Жизнедеятельность П.А. Кропоткина и ее место в развитии мировой общественной мысли

что самые формы государственности были выработаны, чтобы помешать этому

движению; и что освободительное движение только тогда будет достигать своей

цели, когда оно будет ослаблять все время государственную власть, как в

смысле представления наиболее широкой свободы и самодеятельности местной

жизни, так и в смысле ограничения атрибутов государства, т. е.

обязанностей, которые оно принимает на себя. Так, поясняя нашу мысль

действительным примером, некоторые социалисты видят шаг вперёд на пути к

социализму в том, что государство овладевает железными дорогами или банками

и поэтому вносят требование государственной монополии на железные дороги и

банки в свою программу. Анархисты же видят в этом шаг к вредному усилению

власти Государства. Даже в социалистическом обществе, говорим мы,

сосредоточение такой важной отрасли народного хозяйства в руках

государства, было бы опасностью для свободы всех. Но тем более опасно такое

усиление власти в современном буржуазном государстве, так как оно дает

лишнее могучее оружие в руки буржуазии против рабочих, поэтому анархисты

предпочитают, чтобы железные дороги, будучи отняты у теперешних

капиталистов, перешли в пользование групп самих железнодорожных рабочих

(подобно тому, как земля, находится в пользовании у сельских общин) и чтобы

отношения таких рабочих групп ко всем другим группам вырабатывались

непосредственно, без вмешательства Государственной власти, путём взаимного

договора. Анархисты-рабочие убеждены, что подобные отношения, которые

выработались бы в революционный период из непосредственных договорных

сношений между группами рабочих и общинами, были бы, во всяком случае,

предпочтительнее тому, что могло бы выработать Государство, или какой бы то

ни было национальный парламент.

Точно так же в области отношений между различными частями одной страны

и разными нациями, анархисты не только признают, что всякая отдельная

народность в теперешних государствах должна была бы иметь полное право

устроить свою внутреннюю жизнь, хозяйственную и политическую, как она сама

найдёт это нужным, но они думают также, что такими же обширными правами

автономии и свободы должны пользоваться каждый город и каждая сельская

община. Единение же между всеми городами, общинами и областями данной

страны должно обусловливаться не общей одинаковой подчинённостью их

центральному правительству, а добровольным объединением путём договора.

Анархисты убеждены, что если объединение на договорном начале и будет

местами причиной местных и временных раздоров, то никогда эти раздоры не

дадут тех потоков крови, которые были уже пролиты и еще будут проливаться

ради поддержания государственного сосредоточения власти и насильственного

объединения различных областей под одною центральной властью.

Таким образом, в противоположность социал-демократическим партиям,

которые стремятся к созданию государства, в котором вся власть была бы

централизована в руках правительства и где все главные отрасли производства

находились бы в ведении этой всесильной центральной власти, — анархисты

стремятся к такому строю, где все главные отрасли производства находились

бы в руках самих рабочих, объединенных в вольные производственные союзы, и

в руках самих общин, организующих в своей среде пользование общественными

богатствами так, как они сами найдут это нужным. Необходимость взаимных

уступок гораздо лучше поможет выработать установление правильных взаимных

отношений, чем какая бы то ни была государственная власть. При этом

анархисты убеждены, что ни социалистам государственникам, ни даже

анархистам, не удастся установить желаемый ими социалистический или

коммунистический строй в один приём, одною революцией. Анархисты убеждены,

что для перехода от капитализма к коммунизму потребуется не один переворот,

а несколько. А потому они считают, что обязанность человека, понимающего

задачи современного человечества, уже теперь состоят в том, чтобы отнюдь не

давать свои силы на поддержку и усиление ига как капитала, так и

государства, а напротив того, всеми силами содействовать ослаблению того и

другого. Подобно тому, как ни одному искреннему социалисту не придёт в

голову, что лучшее средством для освобождения человечества от ига капитала

— это стать эксплуататором человеческого труда, а потом обратиться в

благотворителя вроде Карнеги или Нобеля, — так точно для всякого искреннего

социалиста должно бы быть ясным, что его обязанность — не вступать в ту

государственную машину, которая была выработана в интересах капиталистов и

феодалов, а вместе с народом стремиться к выработке тех новых форм

политического объединения, которые в социалистическом обществе смогут

заменить ныне существующие политические формы, выработанные с целью

помешать освобождению трудящихся классов. Нам по крайней мере совершенно

ясно, что всякое усиление государственной власти в современном буржуазном

обществе становится лишь новой помехой на пути освобождения человечества из-

под ига Капитала. Вступление рабочих в государственное управление только

даст прилив новых сил этой отживающей форме эксплуатации.

Сведем вкратце все сказанное: конечная же цель анархистов состоит в

том, чтобы выработать жизненным опытом такой общественный строй, в котором

нет никакой верховной государственной власти, а страна представляет собою

вольные союзы вольных общин и вольных производственных групп или артелей,

возникающие на основах взаимного договора, и разрешающие возможные споры

между собою не путем насилия и оружия, а путем третейского суда. Как те,

так и другие знают, что достигнуть социалистического или коммунистического

строя невозможно сразу, без нескольких последовательных переворотов,

которые они и стараются подготовить сначала в умах, а потом и в жизни на

деле. В этот подготовительный период социалисты-государственники стремятся,

однако, прежде всего к захвату власти и ради этого добиваются возможности

заседать в парламентах, чтобы со временем составить своё правительство.

Анархисты же считают всякое такое усиление государственности вредным,

мешающим противо-капиталистической революции, мешающим ясному пониманию

рабочими всего вреда капиталистического строя и поддерживающим те самые

предрассудки, которыми держится теперь капиталистический строй. Поэтому они

отказываются от всякого участия в государственной власти, точно так же, как

они отказываются и от участия в капиталистической эксплуатации, от участия

в войне за интересы буржуазии, и от участия в использовании религиозных

верований. Они стремятся вызвать самодеятельность всего народа — сельского

и городского, — а также каждой отдельной группы и личности для выработки

новой формы вольного договора между производительными союзами и

потребительными обществами, т. е. тех новых форм политической жизни,

которых потребует новый строй жизни хозяйственной.

Слово „анархия» (по-гречески — безвластие, безначалие) сыздавна

употреблялось защитниками „порядка» и собственности для обозначения такого

состояния общества, когда народ свергал иго установленных властей и

начинал, выражаясь их языком, „потрясать священные основы власти и

собственности»… На языке имущих и владеющих классов такое состояние было

состоянием хаоса, неурядицы, беспорядка, но история говорит нам другое, а

именно, что такие периоды были именно периодами революций, переворотов,

когда ломались прогнившие основы старого общества и закладывались основы

нового порядка, нового строя, в котором освобожденным рабам жилось

впоследствии несколько лучше, чем прежде. В том же смысле порицания и

ненависти употреблялось слово "анархисты" во время Великой Французской

Революции. Когда в 1792 г. в Париже взяла верх революционная коммуна,

выбранная всем парижским народом для низвержения короля и для совершения

народной революции, и по всей Франции взяли верх революционеры из народа, и

когда эти революционеры стали требовать от своего парламента (Конвента)

уничтожения крепостных пpaв без выкупа, налога на богатых, ограничения

права владения землей и т. д., тогда имущие классы и их защитники в

Конвенте, называвшиеся тогда Жирондистами, стали называть революционеров,

выставлявших эти требования — "анархистами", врагами порядка, смутьянами,

цель которых — хаос и неурядица. И они стали требовать немедленного ареста

и казни всех этих анархистов, не желавших признать права собственности и

установленного правительства.

Нужно сказать, однако, что во время французской революции кличка

"анархисты" прилагалась безразлично ко всем тем, кто стремился уничтожить

старый порядок и старые феодальные отношения революционным путем. Не только

к тем немногим революционерам, которые действительно отрицали необходимость

сильной государственной власти, и не признавали частной собственности, но и

к тем, которые, подобно Робеспьеру и Сен-Жюсту, были сторонниками могучей

централизованной власти, но хотели помочь народу совершить революцию против

богатых. Всех, стоявших тогда на стороне народа и действительно совершавших

ломку старого общества революционным путём и требовавших равенства, как

основу свободы, называли тогда "анархистами", чтобы представить их врагами

всякого порядка и всякого мирного развития общества. Так складывалось в

девятнадцатом веке понятие „анархиста» и только в середине столетия, в

сороковых годах, Прудон дерзко поднял эту кличку и выставил учение об

анархии — учение о безвластии — как освободительное, революционное учение,

имеющее великое будущее. В том же положительном и революционном смысле

название "анархисты" было принято и в Международном Союзе Рабочих

(Интернационале) и тогда же были разработаны основы и принципы

безгосударственного вольного коммунизма. Со словом "анархия" произошло,

таким образом, то, что происходит очень часто с кличками партий. Кличку

дают враги. "Нищие", "голоштанники" или "санкюлоты" были сперва кличками,

имевшими целью унизить эту партию в глазах общества. А потом кличка

становилась именем, которое с гордостью удерживала за собою партия (1). Так

же произошло и со словом "анархия". Люди порядка употребляли его с целью

вызвать неприязнь против народных революционеров. В этом отрицательном

смысле употребляли его в 1793 г., а также и первые историки французской

революции, писавшие об истории революции с буржуазной точки зрения. Но

когда роль, сыгранная этими революционерами, стала выясняться и сделалось

очевидным, что уничтожение даже такого зла, как крепостные обязательства,

продолжало бы существовать и после революции, если бы те, кого тогда

называли «анархистами», не совершили по всей Франции насильственного

уничтожения этих прав, и не заставили бы Конвент узаконить это уничтожение,

тогда слово «анархист» стали употреблять уже в другом смысле... (На этих

словах рукопись прерывается).

Итак, поскольку основные труды Кропоткина писались в эмиграции, то и

его доктрина была "европоцентричной" в том смысле, что создавалась в

основном на западноевропейском материале и предназначалась в первую очередь

для западного читателя. Людям, мало знакомым с теорией анархизма, она часто

представляется проповедью хаоса, торжеством грубой силы. Но его приверженцы

были убеждены, что лишь анархия способна обеспечить подлинный порядок на

основе самоорганизации общества снизу.

Они представляли будущее общество как добровольную федерацию общин,

производственных ассоциаций, артелей. Кропоткин часто приводил в пример

железнодорожные компании, которые без участия центральной власти, на основе

взаимных договоров организуют движение поездов по всей Европе . Точно так

же, без участия правительства, считал он, можно организовать любое дело.

Например, "у крестьян одной деревни всегда есть много общих интересов... им

по необходимости приходится соединяться друг с другом ради всевозможнейших

целей. Но такого соединения государство не любит. Оно дает им школу, попа,

полицейского и судью - чего же им больше? Если у них появятся еще какие-

нибудь нужды, они должны в установленном порядке обращаться к церкви и к

государству".[10] Кропоткин исходил из того, что государство существовало

далеко не всегда. Русский мыслитель рассматривал историю как циклическое

чередование цивилизаций, которые проходили в своем развитии четыре этапа:

род, общину, городскую коммуну и государство. Хронологическими рамками этих

периодов применительно к современной европейской цивилизации он считал,

соответственно, первобытность, V-Х вв., XI-XV вв. и с XVI в. до современной

ему эпохи. Такая периодизация была во многом необычна для тех времен. Во-

первых, Россию он включал в современную европейскую цивилизацию, что шло

вразрез с идеями многих русских мыслителей, подчеркивавших особую судьбу и

культуру русского народа. Во-вторых, теория циклов вообще не была

характерна для историографии XIX в. Тогда господствовал позитивизм и

преобладала вера в прогресс и прямолинейное, поступательное развитие всего

человечества. Впрочем, когда речь шла о современности, сам Кропоткин

нередко пользовался понятием "прогресс", а теория исторических циклов,

пессимистическая в своей основе, не оказала заметного влияния на его

социальную теорию, напротив, преисполненную оптимизма. Первые три этапа

каждой цивилизации, согласно Кропоткину, - безгосударственные. Так, не

было, по его мнению, государств в средневековой Европе. Но в XV-XVI вв.,

считал он, королям при поддержке легистов и духовенства удалось захватить

власть. Более того, правители сумели убедить своих подданных, что без

государства наступит хаос, приучили их надеяться во всем на власть имущих.

Однако полностью подчинить себе местную инициативу, завоевать все сферы

жизни государству не удается. Кропоткин показал широкую панораму

ассоциаций, возникших помимо государства и играющих немалую роль в

обществе: кооперативов, артелей, клубов, благотворительных организаций,

профсоюзов, добровольных обществ и т.д. Все это, по его мнению, доказывало,

что без государства можно и должно обойтись, а также подтверждало силу и

жизненность духа взаимопомощи. Именно учение о биосоциальном инстинкте

взаимной помощи, выработанном в ходе эволюции всей живой природы, -

краеугольный камень мировоззрения Кропоткина. Попытки охватить природу и

общество едиными законами были распространены в позитивистской науке XIX в.

Не обошло стороной это веяние и Кропоткина. Он был убежден, что лучшие

шансы уцелеть и оставить потомство имели группы альтруистов. Отсюда

следовал вывод, что порочна не человеческая природа, а социальная система.

Не взаимная злоба и борьба, а взаимопомощь и сострадание - вот нормальное

человеческое состояние, вот цель, за которую стоит бороться против

бесчеловечного общественного строя. И, как бы ни торжествовало зло, добро

неистребимо, потому что оно - сама сущность человека. Вот здесь-то и

начинается социальная утопия Кропоткина. Поскольку человек добр и способен

на жертвы ради ближнего, то перед ним открываются самые головокружительные

перспективы. До Кропоткина анархисты представляли отношения собственности в

будущем обществе так: средства производства принадлежат коллективам

производителей, а произведенный продукт распределяется по труду. Для этого

придумывались боны, трудовые чеки и т.д.[12] Кропоткина это явно не

устраивало. Ему казалось безнравственным, когда люди "дают только при

условии, что и получают (за это)". Споря со своими оппонентами, он

утверждал, что "вопрос не в том, что мы придем когда-нибудь к коммунизму.

Вопрос в том, чтобы начать социальную революцию коммунизмом". Но как? Уже в

XIX в.? Да, именно тогда. "С теми могучими средствами производства,

которыми мы располагаем в настоящее время, если бы все работали и если бы

общество не тратило благодаря богатым треть национального труда на роскошь,

то четырех часов работы в день было бы достаточно, чтобы дать всем без

исключения довольство, каким сейчас пользуются лишь состоятельные буржуа".

В этой связи нельзя не вспомнить английского анархиста конца XVIII в.

В.Годвина, который вычислил, что поскольку лишь 5% англичан производят

продукты сельского хозяйства, то если бы на поля вышли все, каждый мог бы

работать полчаса в день. Но как быть с лентяями, которые к тому же

потребуют для себя "хоромы из 12 комнат" и соболью шубу? А очень просто:

лентяями делает людей несправедливая социальная система и с ее ликвидацией

они исчезнут. Отношения между человеком и обществом будут строиться на

основе общественного договора: "Мы готовы обеспечить за вами пользование

нашими домами, магазинами, улицами, путями сообщения, школами, музеями и

пр. С условием, что... вы будете посвящать четыре или пять часов в день

одной из работ, признанных необходимыми для жизни". Кропоткин не пытался

нарисовать в деталях картину будущего общества, считая любые подобные

проекты умозрительными. Но основные положения были им намечены. Поскольку

он отстаивал анархо-коммунистическую модель общества, то и собственность

должна была стать, как бы мы сейчас сказали, общенародной. Но людям нашей

эпохи ясно видна отвлеченность этого понятия. Реальными же распорядителями

собственности у Кропоткина фактически оказывались ассоциации производителей

и пользователей, которые, однако, не торговали на рынке, а предлагали и

получали все необходимое безвозмездно, Главным стимулом, движущей силой

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8