Жизнедеятельность П.А. Кропоткина и ее место в развитии мировой общественной мысли

тем, кто сам совершает их; поэтому в революционной литературе нет ни одной

его статьи о терроре". С другой - известный исследователь терроризма

У.Лакер столь же справедливо зачислил Кропоткина в основатели одного из

течений современного терроризма. "Другим главным центром террористической

мысли, - пишет Лакер, - был ранний анархизм. Роль, которую могут сыграть

несколько отчаянных людей, не удовлетворяющихся словами, убедительно

показана в "Бунтовском духе" князя П.Кропоткина, впервые опубликованном в

"Le Revolte" (Женева, 1880)".

У Кропоткина, действительно, нет работ, специально посвященных

проблеме терроризма. Однако отдельные высказывания в статьях, письмах,

подготовленных им резолюциях позволяют составить достаточно полную, хотя и

весьма противоречивую картину.

В советской литературе существует точка зрения, что он вообще был

противником всяческого насилия. Иногда заметно желание "уличить" Кропоткина

в соглашательстве, посмеяться над тем, как "великий разрушитель выступает в

роли проповедника классового мира". Эту точку зрения опроверг в своей

обстоятельной диссертации А.Н. Бороздин «Идеи утопического социализма

П.А.Кропоткина. М., 1978).[10] Действительно, Кропоткин, будучи

революционером, признавал необходимость вооруженной борьбы, как мы уже

отметили выше, и активно полемизировал с толстовцами по вопросу о насилии.

Кропоткин никогда в принципе не отрицал террор. Однако его отношение к

целесообразности этой тактики и ее эффективности было довольно осторожным.

"Покуда революционная партия говорит: долой самодержавие и объявляет войну

одному самодержавию, она хотя и расшатывает самодержавие, но не расшатывает

ни одну из тех основ, на которых зиждется правление привилегированных

классов. Борьба должна быть направлена главным образом на экономические, а

не на политические формы", писал Кропоткин "Молодой партии" "Народной

воли".

Таким образом, по существу, Кропоткин считал борьбу народовольцев

обреченной на неудачу. Ведь даже в случае их успеха в борьбе за изменение

политического устройства общества он был бы сведен на нет тем, что при

сохранении экономических основ существующего строя положение народных масс

осталось бы прежним. Однако Кропоткин "не становился против этого движения,

а, наоборот, поддерживал его, стараясь дополнить такою же агитацией в

народе".[10]

Но все же с выводом автора (Бороздина), что Кропоткин "признавал

...стихийный террор народных масс, самосуд, не поддающийся контролю и

руководству", вряд ли можно согласиться. Русский мыслитель был атеистом и

тем не менее в учении Христа находил то, что считал колоссальным шагом

вперед в развитии нравственных принципов, а именно - отрицание мести. "В

словах "не мсти врагам" - истинное величие христианства", - утверждал

Кропоткин. Так, во время Великой французской революции, считал он, народ

совершал жестокости, потому что отчаялся и ожесточился, не получив

ожидаемых хлеба и воли: "Народ понял бессилие революционных организаций,

увидел, как они, а в особенности якобинцы, мешали революции, и тогда, не

видя другого исхода, взял на себя поголовное истребление своих врагов".

Кропоткин, как себя самого, так и других пытался убедить, что подобное не

повторится во время анархистской революции: "Будем надеяться, что число

восставших окажется так велико и внушительно, а воодушевляющие их идеи

произведут такое сильное действие, что у них хватит силы не прибегать к тем

гнусным средствам, какими сейчас пользуется господствующее меньшинство".

В последней четверти XIX в. Западную Европу захлестнула волна

террористических актов. Их жертвами стали итальянский король Гумберт I

(1900 г.), президент Франции Сади Карно (1894 г.), императрица Изабелла

Австрийская (1898 г.), премьер-министр Испании Кановас-дель-Кастильо (1897

г.), вице-король Ирландии лорд Кавендиш (1882 г.). Ряд других покушений

окончился неудачей. Например, в 1896 г. была брошена бомба в свадебный

кортеж короля Испании Альфонса XIII, и, хотя сам король и его невеста

остались живы, взрывом было убито и ранено около 40 человек. Кроме того,

проводились уже упомянутые "безмотивные" акты, "экономический" террор

(против фабрикантов во время стачек) и печально известные "эксы" - по сути

дела, грабежи для пополнения партийной кассы. Многие теоретики анархизма,

например И. Мост, оправдывали террор и тем самым способствовали расширению

его масштабов. Какова же была позиция Кропоткина? Согласно воспоминаниям

племянницы Кропоткина Е.Л.Половцевой, И.С.Тургенев так отозвался о

Кропоткине: "Если бы ему по жребию пришлось совершить террористический акт

и он, идя на это, услышал пение соловья, то я уверен, он непременно

остановился бы и... -И? - я взволнованно ожидала окончания фразы. - И не

знаю... совершил ли бы он террористический акт. Нет, нет у него общего с

Базаровым... Его воспитание, внешняя элегантность, ну, а главное, нежная,

чуткая, художественная душа". Кропоткин понимал бесполезность

индивидуального террора, но и безоговорочно осудить террористов он не мог.

"Терроризм не делает революции, - писал он в 1882 г. - террор заставляет

забыть массы, народ, занявший улицы".[10] Поэтому Кропоткина интересует не

столько непосредственное влияние террористических актов на политику

правительства, сколько их воздействие на народные массы. Он подчеркивает,

что террор расшатывает в народе веру в неприкосновенность царей как

"помазанников божьих". После выстрела А.К.Соловьева Кропоткин писал, что

он, "несомненно, отзовется сильным эхом в миллионах крестьянских изб, где

нужда и нищета убили всякую надежду на лучшее. Этот выстрел разбудит спящих

и заставит лишний раз подумать о том, за что борются революционеры". Не

проходят даром и "бесчеловечные преследования революционеров правительством

- они возбуждают внимание и интерес к революции широких масс".[12]

Аналогичные мысли высказывал Кропоткин в статье по поводу цареубийства

1 марта 1881 года: "Конечно, нечего надеяться, что Александр III изменит

политику своего отца. Значение события 1 марта важно не с этой точки

зрения. Событие на Екатерининском канале имеет для нас большее значение

прежде всего потому, что это событие нанесло смертельный удар самодержавию.

Престиж "помазанника Божия" потускнел перед простой жестянкой с

нитроглицерином. Теперь цари будут знать, что нельзя безнаказанно попирать

народные права. С другой стороны, сами угнетаемые научатся теперь

защищаться. Как бы то ни было, первый удар, и удар сокрушительный, нанесен

русскому самодержавию. Разрушение царизма началось, и никто не сможет

сказать, когда и где это разрушение остановится".

Двадцать лет спустя Кропоткин оставался на тех же позициях. Вспоминая

о положении дел в России в конце 1870-х годов, он писал, что "когда под

влиянием выстрела Засулич, вооруженного сопротивления якобинцев в Одессе и

виселиц небольшая кучка молодежи решила пойти на террор, теоретически

отдавая должное внимание деревенским восстаниям, на деле они думали только

об одном - терроре политическом для устранения царя. Я же считал, что

революционная агитация должна вестись главным образом среди крестьян для

подготовления крестьянского восстания. Не то чтобы я не понимал, что борьба

с царем необходима, что она вырабатывает революционный дух. Но, по-моему,

она должна была быть частью агитации, ведущейся в стране, и отнюдь не

всеми, и еще менее того - исключительным делом революционной партии. Лично

я не мог себя убедить, чтобы даже удачное убийство царя могло дать

серьезные прямые результаты, хотя бы только в смысле политической свободы.

Косвенные результаты - подрыв идеи самодержавия, развитие боевого духа, - я

знал, будут несомненно. Но для того, чтобы всей душой отдаться

террористической борьбе против царя, нужно верить в величие прямых

результатов, которые можно добыть этим путем. Этому-то я и не мог верить до

тех пор, пока террористическая борьба против самодержавия и его сатрапов не

шла бы рука об руку с вооруженною борьбою против ближайших врагов

крестьянина и рабочего и не велась бы с целью взбунтовать народ. Но хотя бы

о такого рода агитации и говорилось в программах, особенно "Земли и воли",

но на деле никто не хотел заниматься ею, а Исполнительный комитет и его

сторонники прямо-таки считали такую агитацию вредной. Они мечтали двинуть

либералов на смелые поступки, которые вырвали бы у царя конституцию, а

всякое народное движение, сопровождающееся неизбежно актами захвата земли,

убийствами, поджогами и т.п., по их мнению, только напугало бы либералов и

оттолкнуло бы их от революционной партии...Я глубоко убежден, - заключал

Кропоткин, что в настоящую минуту (лето 1899) для России необходимо

крестьянское восстание как единственный исход для теперешнего

положения".[1]

Однако впоследствии, - возможно, под влиянием успехов эсеровского

террора, Кропоткин несколько изменил свои взгляды относительно прямых

последствий удачных террористических актов. Говоря об убийстве

С.М.Кравчинским начальника Третьего отделения Н.В.Мезенцева, Кропоткин

подчеркивал, что нападение на шефа жандармов не было "простою товарищескою

местью", подобно выстрелу Веры Засулич. Покушением Кравчинского

"объявлялась война одной из главных опор государственной власти в России, -

тайной государственной полиции, стоявшей выше всех законных властей и

бесконтрольно державшей в своих руках судьбы интеллигентной России...

удавшееся покушение на шефа жандармов имело, в свое время, такое же

решительное влияние на ход событий в России - в революционном направлении,

- какое имело недавно нападение на министра внутренних дел фон Плеве. Оно

подрезало на несколько лет силу государственной полиции и подсекло, на

время, опиравшийся на него государственный строй".

Роль революционного меньшинства Кропоткин видел прежде всего в

возбуждении революционной активности масс, подталкивании народа к

восстанию. Об этом - зажигательные строки "Бунтовского духа": "Когда в

какой-нибудь стране общее положение становится революционным, но дух

протеста еще недостаточно развит в массах, чтобы проявиться в шумных

уличных демонстрациях, бунтах или восстаниях - тогда именно делом удается

меньшинству пробудить чувство личного почина и смелость, без которых

невозможна никакая революция. Люди чувствующие, люди, которые не

удовлетворяются словами, а стремятся осуществить свои мысли в жизни,

неподкупные характеры, для которых дело нераздельно связано с мыслью, для

которых тюрьма, изгнание, смерть - лучше, чем жизнь, несогласная с

убеждениями, люди отважные, которые знают, что для успеха необходимо умение

решиться - являются застрельщиками. Они начинают сражение задолго до того

времени, когда возбуждение в массах станет настолько сильным, чтобы они

открыто подняли знамя восстания и пошли с оружием в руках на завоевание

своих прав...Выступления, привлекающие всеобщее внимание, открывают идее

доступ в умы и вербуют ей новых приверженцев. Один такой акт делает иногда

в один день больше пропаганды, чем тысячи брошюр. Важнее всего то, что он

будит бунтовской дух, пробуждает в людях смелость... Скоро начинает

обнаруживаться, что существующий государственный "порядок" не так уж силен,

как думали раньше. Какого-нибудь смелого акта оказывается достаточно, чтобы

весь правительственный механизм расстроился, чтобы великан

пошатнулся...".[1,10]

Несомненно, что в число таких "актов" Кропоткин включал и акты

террористические. Оперируя примерами из истории Великой Французской

революции, он указывал, что "крестьянское восстание было подготовлено, с

одной стороны, общим угнетением и обеднением крестьян, а с другой стороны -

агитациею, которую вели среди народа люди, вышедшие из самого народа и

нападавшие на его непосредственных врагов: на помещика, на богатого попа,

на хлеботорговца, скупавшего хлеб по деревням у голодных мужиков, на сытого

купца, хуторянина... И не раз и не два случалось, что около помещичьего

замка находили чей-нибудь труп, пронзенный кинжалом, у которого к рукоятке

была привязана надпись: "От Жаков!"". В другом месте Кропоткин отмечает в

качестве фактов, отражающих недовольство масс и оказавших в то же время

агитационное воздействие на парижан, убийства Фулона и Бертье ("скупщики

хлеба и грабители". Но нельзя, судя по этим фактам, говорить – он на

стороне убийц – он террорист. И эта точка зрения, что Кропоткин призывал к

террору, ошибочна, он всего лишь рассматривал террор как пропаганду

действием, которая должна быть понятна массам.

В таком же духе Кропоткин высказывался и год спустя, на совещании

российских анархистов в Париже. "В то время в России, - писал участник

совещания Ив.Книжник, - особенно в Белостоке, анархисты совершали

экспроприации и занимались "безмотивным" террором, и это давало повод

многим грабителям пользоваться вывеской анархизма [...] для своекорыстных

целей. П.А. доказывал, что эта тактика неправильна. Он не отрицал террора,

но требовал чтобы его применяли лишь в исключительных случаях, когда он

может давать большой стимул для революционного возбуждения масс.

Экспроприации П.А. совершенно отрицал, т.к. считал, что они дискредитируют

революцию, главная сила которой в нравственном обаянии".[1]

О. Будницкий, изучающий данную проблему, высказывается по этому поводу

следующим образом: « Требование осторожности в применении сильных средств

противоречило высказывавшимся ранее взглядам Кропоткина на террор, как

проявление стихийного протеста масс или отдельных личностей. Ведь нельзя

дозировать стихийные явления!»

Далее приводятся противоречия, «разысканные» вышеупомянутым Будницким,

но, думаем, не следует, не изучив большинство фактов, тотчас же

поддерживать его точку зрения. Итак, О. Будницкий обращает внимание на

резолюции анархистского съезда, состоявшегося в декабре 1904 г. По

воспоминаниям М.И.Гольдсмит, резолюция публиковалась только в том случае,

если "на ней сошлись все". Следовательно, Кропоткин разделял соображения о

том, что "личные акты" "не могут быть результатом постановления

организаций, а потому вопрос о том, следует ли прибегать в каждом данном

случае к тем или другим террористическим актам, может быть решаем только

местными людьми, в зависимости от местных и наличных в данный момент

условий".

Столь же противоречивое впечатление производит резолюция "Об актах

личного и коллективного протеста", принятая на съезде анархистов-

коммунистов в Лондоне в октябре 1906 г. и проредактированная Кропоткиным. В

резолюции говорилось, что в анархистской литературе "неоднократно

указывалось на неизбежность тех актов индивидуального или коллективного

протеста против опор современного общественного строя, которые носят

название террора. В нереволюционное время они служат часто признаком

общественного возбуждения и поднимают дух независимости в массе. Они подают

пример личного геройства на служении общественному делу и тем самым будят

равнодушное большинство; вместе с тем они подрывают веру в могущество

политических и экономических угнетателей. В революционную же эпоху они

становятся общим явлением... В такое время не нужно даже быть

принципиальным революционером, чтобы сочувствовать такого рода актам. Но,

признавая это общее положение, необходимо помнить, что значение каждого

террористического акта измеряется его результатами и производимым им

впечатлением".

Мерилом того, "какого рода акты содействуют революции, и какие могут

оказаться напрасной тратой жизней и сил", является прежде всего то, что

террористический акт должен быть "понятен всякому без длинных объяснений и

сложной мотивировки... Если же для понимания данного акта человеку из

массы, не революционеру, приходится проделать целую головоломную работу, то

влияние его сводится на нуль, или даже оказывается отрицательным; акт

протеста превращается тогда в глазах массы в непонятное убийство".

Деление террора на политический и экономический, на центральный или

разлитой, - говорится в резолюции, - мы находим совершенно искусственным.

Мы боремся одинаково с экономическим и политическим гнетом, с гнетом

центрального правительства, как и с гнетом местной власти". В том же номере

"Листков "Хлеба и воли"", в котором напечатана резолюция о терроре, можно

найти и своеобразную иллюстрацию к ней. В "Очерке анархического движения в

Екатеринославле" неизвестный корреспондент сообщал, что "прошлым летом убит

начальник тяги Екатерининской железной дороги Федоров, сыгравший позорную

реакционную роль во время декабрьской забастовки и позднее... Об убийстве

начальника тяги была выпущена прокламация..., в которой объяснялось, что

убит он был за то, что уволил многих рабочих за декабрьскую забастовку и

еще за 2 дня до смерти говорил рабочим, что если они будут бастовать, то

"мясо их будет валяться на улицах".

Позднее был тяжело ранен выстрелом в упор директор завода Эзау, когда

он проезжал в коляске по многолюдной Озерной улице. После первого выстрела,

жена его, ехавшая с ним, бросилась к нему и закрыла его собою. Стрелявший,

чтобы не попасть в нее, прекратил стрельбу. Директор завода Эзау, выдал

многих активных рабочих, работавших под его начальством. Стрелявший

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8