Политические воззрения Якобинцев: Марат и Робеспьер

швейцарские телохранители перебиты народом, король и его семья взяты под

стражу, полуторатысячелетняя монархия перестала существовать.

Революционный Париж упивался победой, а Марат ровно через три дня

после низвержения монархии писал о том, что новорожденная республика

окружена тайными врагами и скоро погибнет от их ненависти, если не поспешит

развить самые отчаянные усилия для самозащиты. Он возмущен, что народ не

видит, как вчерашние тайные и явные защитники трона только маскируются

теперь внезапными республиканцами. "И вы восторгаетесь этой чудесной

переменой! И вы рукоплещете этому благородному их усердию! И вы

благословляете нежные заботы их отеческого внимания! И вы воспеваете

победу! О французы! Неужели вы навсегда останетесь взрослыми детьми?" Он

требует раздачи народу оружия, ассигнования половины суммы, вырученной от

продажи конфискованных эмигрантских имений, неимущим гражданам столицы,

принимавшим участие в штурме и взятии Тюильри 10 августа, введения во всей

французской армии выборов офицеров самими солдатами, зоркого наблюдения за

арестованной королевской семьей и прекращения ее сношений с внешним миром.

Наконец, в ряде статей он настойчиво требует немедленного предания суду

всех "изменников и заговорщиков", арестованных и до и особенно после

10 августа. Он не удовлетворился, когда (17 августа) был создан

революционный трибунал. Его доводила до ярости мысль, что швейцарские

наемники, убивавшие народ 10 августа и захваченные в плен, могут уйти от

возмездия-

9 сентября 1792 г. Марат был избран Конвент г. Парижа

Он не верил конвентскому большинству: ни жирондистам, ни тем

группировкам, которые были правее жирондистов,. ни даже части монтаньяров.

Он верил только народной массе. Правда, он и в ней иногда отчаивался,

возмущался ее инертностью, вялостью, быстро наступающим упадком

революционного чувства, но он по крайней мере считал, что по сути дела, по

логике вещей, по здравому смыслу, "народ", "неимущие", "маленькие люди", —

другими словами, те, кого мы называем плебейской массой столицы и

провинции, органически не могут быть врагами революции, не могут

сознательно ей в чем-нибудь повредить. А другие, имущие, богачи,

аристократы, состоятельные буржуа, очень и очень могут оказаться

контрреволюционерами и даже не могут не быть в большинстве случаев

таковыми.

Его яростные сражения с жирондистами переходили порой в открытую

перепалку. Иногда это даже выходило за пределы Конвента – Марат использовал

«Друг народа» и листовки для пропаганды. Его идея о массовом, народном

политическом движении часто находила отклик в сердцах измученных голодом и

нестабильностью людей.

Жирондисты смотрели на Марата уже как на основного политического

противника, которого им было необходимо уничтожить в кратчайший срок. Дело

в том, что в Конвенте Марата не смогло заглушить даже жирондистское

большинство, более того, его не смог остановить даже председатель Конвента

Гаде (жирондист),когда тот вынес на обсуждение Конвента связь министра

внутренних дел Ролана с фальшивомонетчиками. После таких разоблачений Марат

боялся выходить из дому, поскольку подвергся жестоким преследованиям

жиронды. Нависла угроза даже над его жизнью.

В своей речи, в которой Марат в январе 1793 г. требовал казни короля,

Марат, между прочим, прямо обвинял Ролана в том, что жирондистский министр

тайком похитил из потайного железного шкафа в Тюильри наиболее

компрометирующие королевскую семью документы. Он страстно восставал против

аргументации тех, кто хотел спасти Людовика. На аргумент, что европейские

монархи будут озлоблены против Французской республики, если короля

гильотинируют, Марат отвечает, что гораздо опаснее оставить Европу под

впечатлением безнаказанности Людовика XVI, которую всюду объяснили бы

трусостью Конвента перед иностранным вмешательством. На заговорщиков нужно

навести ужас! Народную свободу нужно закрепить кровью деспота! Преступления

Людовика Марат видит главным образом в нескольких избиениях народа,

учиненных во имя отстаивания короля и королевской власти, и прежде всего в

стрельбе по народу, произведенной швейцарцами, телохранителями Людовика,

10 августа 1792 г. Яростно обличал он Бриссо и других жирондистов,

пытавшихся спасти короля. Он высказал горькое сожаление, что 10 августа

народ, отделавшись от короля, не отделался тогда же одним ударом от всех

тайных изменников, богачей, юристов-крючкотворов, спекулянтов и пр.,

которые теперь сидят в Конвенте и защищают предателя, призвавшего против

революции иностранцев и их войска.

После казни короля, 21 января 1793 г., единственной, центральной

задачей Марата, очередной и неотложной, стало уничтожение жирондистов. От

этого главного, по его мнению, вопроса он не отвлекался ничем. Эти

последние месяцы зимы 1793 г. были временем страшного обострения нужды в

Париже и в городах провинции.

25 февраля Марат опубликовал статью, в которой призывал народ к

действию. Его статья проводила мысль о революционной самопомощи, на которую

имеет полное право народ, раз власти не хотят защищать его от грабителей.

"Когда трусливые народные уполномоченные поощряют к преступлению, избавляя

преступников от наказания, то не следует находить странным, что народ,

доведенный до отчаяния, сам производит суд". Это была все та же мысль о

необходимости революционной активизации масс, которую Марат не переставал

проповедовать с первых же дней революции. "О болтливый народ, если бы ты

умел действовать!" — восклицал он еще в сентябре 1792 г. чуть ли не в сотый

раз. Но теперь, 25 февраля 1793 г., этот призыв совпал, а может быть, и не

только совпал. С реальным выступлением голодающего народа в разных частях

города. Эти выступления, кончившиеся разгромом нескольких складов, булочных

и овощных лавок, произошли того же 25 февраля и были приписаны действию

статьи Марата. Сам Марат протестовал против этого обвинения, когда на

другой день, 26 февраля, жирондисты решили потребовать, чтобы его отдали

под суд за эту "зажигательную" (как они говорили) статью, вызвавшую

волнения и беспорядки в столице.

Но легитимность Марата была столь высока, что суд над ним мог бы

привести к взрыву народного недовольства. Это было очень невыгодно

жирондистам, особенно на почве постепенной утраты ими поддержки масс.

Во время всех этих бурных выступлений Марат был совсем одинок.

Монтаньяры, наиболее близкие к нему по убеждениям люди, в сущности, если не

считать единичных выступлений, выражали презрение и недоброжелательство по

его адресу. Да и Марат относился весной 1793 г. к монтаньярам с некоторой

настороженностью. Ему не нравились недостаточная их близость к плебейской

массе, нежелание давать простор массовым революционным выступлениям, их

подозрительное отношение к революционному сотрудничеству законодателей с

"народом на улице". Он в печати (и неоднократно) корил монтаньяров за то,

что кое-кто из них поддерживает бытовую близость с жирондистами, с богатыми

людьми, с генералами, обедает у них и т. д.

Но чем меньше оставалось у него сторонников среди других партий, тем

яростнее была его борьба с ними, тем сильнее он искал в народе союзников. И

он находил. Его пламенные речи всё чаще находили отклик в сердцах уставших

от голода людей, которые хотели покончить с неопределённостью, разрухой и

голодом. А ведь идеи Марата пришлись как раз вовремя: народные суды над

виновниками ситуации, прямое народное присутствие в политике путём

собраний, казнь ненавистного короля и богатых буржуа, раздача

собственности имущих классов нуждающимся.

В течение всего марта, апреля и мая 1793 г. Марат часто появлялся в

клубе якобинцев. Здесь его встречали всегда с полным сочувствием и часто с

бурным восторгом, здесь — и только здесь — он не чувствовал себя одиноким,

каким всегда чувствовал себя в Конвенте. "Марат, друг народа, мы тебе

верим, спаси наших детей от голода!" —кричали женщины с трибуны клуба

якобинцев, когда на возвышении для ораторов появлялся Марат. Никого и

никогда так не слушали в клубе якобинцев, как Марата. Даже Робеспьер

никогда так непосредственно не действовал своими личными выступлениями на

этот клуб — авангард тогдашнего революционного Парижа. Отточенные,

логические фразы Робеспьера, его плавная аргументация, рассчитано -

последовательное предъявление доводов и иллюстраций развиваемой мысли — все

это доходило до ума наиболее высокой по интеллектуальному уровню части

аудитории, а страстные призывы Марата доходили до сердца всей собравшейся

массы слушателей.

Содержание было одно. И в речах, и в статьях он бил в одну точку:

народ окружен изменниками и обманщиками, ворами и спекулянтами, а те,

которых народ считает своими друзьями,— лентяи и сибариты и боятся повести

атаку в лоб против врагов революции, вовсе еще не истребленных, а

благополучно прячущихся во всех углах и ожидающих благоприятного часа. Да и

как было ему не верить, когда события постоянно оправдывали его

предсказания; когда все, что казалось плодом его болезненной

подозрительности, превращалось в действительность; когда этот исступленный

"маньяк" оказывался гораздо более проницательным сердцеведом и политиком,

чем все осторожные, расчетливые, ловко интригующие парламентарии, так

возмущавшиеся его выходками и так презрительно над ним смеявшиеся!

30 Марта 1793 года произошло событие, потрясшее всю Францию – на

сторону роялистов перешёл начальник первой революционной армии генерал

Дюмурье.

Это было расценено общественностью, как предательство республики,

особенно тот факт, что генерал вынужден был бежать от казни из

революционной Франции в Австрию. Но весь драматизм ситуации заключался в

том, что именно Марат подозревал Дюмурье в контрреволюционных настроениях,

в то время, как Дюмурье находился на пике своей популярности.

Тогда, конечно, Марата никто слушать не стал, но теперь… Теперь его

слова воспринимались как предвидение неизбежного, тогда именно он доказал,

что он не очередной говорун Конвента. Он – предвидец, революционный мессия,

пришедший, чтобы спасти многострадальную Францию, избавить её от предателей

и интервентов, построить республику всеобщего благоденствия.

На заседании Конвента он буквально уничтожил монтаньяров. Его слова

тонули в громе оваций Конвента. Он доказал, что он истинный патриот,

истинный сын Франции. И уже через пять дней он был избран президентом клуба

якобинцев.

Революционно настроенные секции Парижа громко обвиняли жирондистов,

главных до тех пор покровителей и защитников генерала Дюмурье, в тайной

договоренности с изменником и в активном соучастии в его предательстве.

Марат увидел, что час, которого он так долго ждал, наконец пришел. Он

потребовал голов изменников-жирондистов. Для него казалось ясно, что они

уже не довольствуются тем, что губят революцию и республику своими

послаблениями по отношению к предателям и своим пренебрежением к интересам

и нуждам бедняков и всего голодающего народа, но что они сами

непосредственно и деятельно участвуют в обширном контрреволюционном

заговоре, готовом раздавить республику.

Час битвы за власть пробил. В ответ на бешеную агитацию Марата за

казнь предателей - жирондистов Верньо, Гаде, Барбару, Бриссо и других,

жирондисты решили идти до конца и «освободить конвент от чудовища».

Ему было предъявлено обвинение в том, что за его подписью, как

председателя клуба якобинцев, было выпущено воззвание с призывом к

истреблению изменников, под которым понимались жирондистские депутаты

Конвента. Сверх того, ему ставили в вину возбуждение продовольственных

волнений и, в-третьих, требование "двухсот тысяч голов" (цифра несколько

варьировалась и в статьях самого Марата, и в устах его обвинителей).

Но его подержали все якобинцы, лично Робеспьер и часть монтаньяров. Но

сам Марат на своём выступлении дал понять, что не возражает против суда над

собой. Таким образом предложение жирондистов получило большинство голосов

Конвента. После заседания Марата должны были арестовать, однако когда

полицейским было решительно невозможно приблизиться к нему – он был окружён

якобинцами, защищавшими его. Полиция не хотела применять силу, и Марат был

отпущен !!![39]

Эффект был как от разорвавшейся бомбы – в Париже начались демонстрации

и погромы. Народ негодовал: как осмелились предатели революции (а именно

так благодаря агитации Марата расценивались теперь жирондисты) выдвигать

обвинения против их спасителя, как хватило наглости у этих предателей

обвинять Марата?

Марат, узнав, что обвинительный акт уже передан суду сам явился в

полицию. Суд начался 24 апреля. Как и следовало ожидать, Марат был

оправдан. Толпа ликовала, поистине всенародная радость озарила Париж.

Марата на руках внесли в Конвент, и даже на трибуне он не сказал ни слова –

не смог, толпа заглушала его…

Для жирондистов этот народный грохот был предвестником смерти, которая

уже была неотвратима. Слишком легитимным стал Марат, слишком воинственным

народ, и земля ушла из под ног жиронды. Смерть их была уже за плечами.

И гром грянул - 31 мая 1793 г. началось грозное восстание народных

масс против жирондистов, а 2 июня оно окончилось изгнанием жирондистских

депутатов из Конвента. Марат в решающие дни, 1 и 2 июня, обращался с

пламенными речами к муниципалитету: "Требуйте у Конвента ареста и наказания

изменников, не разоружайтесь, пока ваше требование не будет выполнено!".

2 июня громадная толпа народа плотно окружила Конвент, повторяя это

требование.

Декрет об аресте 34 жирондистских депутатов был вотирован. Революция

сделала крутой шаг вперед. Это был Ответ и на присоединение Англии к

коалиции, и на измену Дюмурье, и на безнаказанность спекулянтов,

наживавшихся на Народном голоде.

Марат готовился к дальнейшим боям. Он отдавал себе полный отчет в том,

до какой степени его ненавидят все тайные и явные враги революции. Но это

его нисколько не смущало, и, когда он называл себя будущим мучеником и

гордо требовал от венчавшей его венками народной массы, чтобы "подождали

конца его карьеры", то, конечно, он отчетливо видел сгущавшиеся над ним

смертные тени...

Видел — и шел своей дорогой, не замедляя шага. Немая угроза и бесшумно

подкрадывающийся враг пугали его так же мало, как ярые бури в Конвенте и в

печати.

И нож Шарлоты Корде разбудил то, что называется народной яростью, то,

что стирает целые классы в пыль. Как будто потух яркий факел, светивший

народу, оберегавший его.

Шарлота Корде

Мари Шарлота Корде д'Армон была дочерью захудалого нормандского

дворянина. Воспитывалась в монастыре. Шарлота с сочувствием встретила час

национального пробуждения. Даже революционные жестокости на первых порах не

вызывали у нее протеста. Розовый туман рассеялся быстро. Ликование

сменилось ужасом. Вчерашние единомышленники волокли друг друга на

гильотину. Но более всего ее потрясло высказывание Марата, что для

упрочения республики надо уложить на гильотину тысячу, две, двадцать, чем

больше тем лучше[40]. И она принимает решение: пробраться в Конвент, где

заседает Марат, и пригвоздить его к кресту. Разъяренная толпа набросится на

нее и избавит и ее, и судей от излишнего разбирательства. Кто она и как ее

зовут не узнает никто. В записке, оставленной дома, Шарлота написала, что

уезжает в Англию, и просит простить ее. Выдумка об Англии понадобилась ей,

чтобы уберечь родных от грядущего горя.

Прибыв в Париж, Шарлота пишет Марату письмо, с просьбой встретиться.

Она, якобы, знала о готовящемся заговоре против диктатора. Однако, по

причине болезни Марат находился дома и девушка решает вынести ему приговор

там. Марат прочел записку Шарлоты. Ага! Он так и знал – его враги

закопошились. Рано или поздно они должны были себя обнаружить.

Удар Шарлоты был молниеносен и так силен, что лезвие ножа, который она

спрятала на груди под косынкой, по самую рукоятку вонзилось в грудь Марата.

Тот закричал дико, пронзительно, глядя на воду, которая меняла цвет. Через

мгновение он был уже мертв...

На вопросы судьи Шарлота отвечала кратко и с достоинством:

– Я убила одного, чтобы спасти сотни тысяч; я убила мерзавца, чтобы

спасти невинных; я убила свирепого дикого зверя, чтобы дать Франции

умиротворение.

Шарлоту Корде приговорили к гильотине. И ночь перед казней ей пришлось

провести в камере смертников.

Эшафот на площади Республики

По пути к месту казни повозка с Шарлотой останавливалась каждые десять

минут. В нее летели плевки и камни. По обычаю, на осужденную надели красный

хитон. Неожиданно грянула гроза. Мокрая ткань облепила высокую фигуру

девушки, уподобив ее статуе. Шарлоту уложили на топчан между двумя

столбами, по которым, как по рельсам, сверху вот-вот должен был сорваться

нож. Девушка спокойно вытянулась на своем последнем ложе. Потомственный

палач Парижа оценил ее спокойствие. Нож упал точно, с нежным свистом.

Недаром доктор Гийотена, ратуя за введение гильотины, назвал этот способ

казни “дуновение ветерка”. Толпа взорвалась ликующим воплем. В то время

было модным мазать свои лица кровью особо примечательных казненных. Все

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7