Политические воззрения Якобинцев: Марат и Робеспьер

верхнюю границу цен на продукты потребления и заработную плату рабочих.

Максимум отвечал чаяниям бедноты; однако он был весьма выгоден и крупным

торговцам, сказочно богатевшим на оптовых поставках, ибо разорял их

конкурентов мелких лавочников.

В 1793 была принята конституция, декларировавшая всеобщее

избирательное право, однако реализация этого принципа была отложена до

лучших времен из-за критического положения республики. Якобинская

диктатура, успешно использовавшая инициативу социальных низов,

продемонстрировала полное отрицание либеральных принципов. Промышленное

производство и сельское хозяйство, финансы и торговля, общественные

празднества и частная жизнь граждан все подвергалось строгой регламентации.

Однако это не приостановило дальнейшего углубления экономического и

социального кризиса. В сентябре 1793 Конвент "поставил террор на повестку

дня".

Высший орган исполнительной власти Якобинской диктатуры Комитет

общественного спасения разослал своих представителей по всем департаментам,

наделив их чрезвычайными полномочиями. Начав с тех, кто надеялся воскресить

старый порядок или просто напоминал о нем, якобинский террор не пощадил и

таких знаменитых революционеров, как Ж. Ж. Дантон[8] и К. Демулен[9].

Сосредоточение власти в руках Робеспьера[10] сопровождалось полной

изоляцией, вызванной массовыми казнями. Решающая победа генерала Ж. Б.

Журдана 26 июня 1794 при Флерюсе (Бельгия) над австрийцами дала гарантии

неприкосновенности новой собственности, задачи Якобинской диктатуры были

исчерпаны и необходимость в ней отпала. Переворот 27-28 июля (9 термидора)

1794 отправил Робеспьера и его ближайших сподвижников под нож гильотины.

§ 4

Термидорианский переворот [11]и Директория

В сентябре 1794 впервые в истории Франции был принят декрет об

отделении церкви от государства. Не прекращались конфискации и распродажи

эмигрантских имуществ. Летом 1795 республиканская армия генерала Л. Гоша

разгромила силы мятежников шуанов и роялистов, высадившихся с английских

кораблей на полуострове Киберон (Бретань). 5 октября (13 вандемьера) 1795

республиканские войска Наполеона Бонапарта подавили роялистский мятеж в

Париже. Однако в политике сменявшихся у власти группировок (термидорианцы,

директория) все больший размах приобретала борьба с народными массами. Были

подавлены народные восстания в Париже 1 апреля и 20-23 мая 1795 (12-13

жерминаля и 1-4 прериаля). Широкомасштабная внешняя агрессия

(Наполеоновские войны в Италии, Египте и т. д.) защищала термидорианскую

Францию и от угрозы реставрации старого порядка, и от нового подъема

революционного движения. Революция завершилась 9 ноября (18 брюмера) 1799

установлением "твердой власти" диктатуры Наполеона[12].

Основными идеологами якобизма были Марат, Сен-Жюст и Робеспьер. Но

наиболее яркий след в истории оставили именно Робеспьер и Марат, ввиду

своей активной политической деятельности. Сен-Жюст был скорее теоретиком

якобизма, чем практиком. Кстати, именно Сен-Жюст первым среди якобинцев

увидел угрозу провала идей якобинцев, первым предсказал антиякобинский

переворот.

Глава 2.

§ 1

Якобинцы, кто они? Теория якобизма.

«Счастливы те народы, история которых производит впечатление скучной»

- сказал однажды Сен – Жюст.

Приход якобинцев к власти в результате народного восстания 31 мая - 2

июня 1793 г. явился не просто этапом, а "революцией в революции".

Чрезвычайные меры защиты революции сопровождались крутым поворотом,

изменившим ее характер, и потому распространенное в проякобинской

историографии политико-патриотическое объяснение возникновение

"национальной диктатуры общественного спасения" далеко не исчерпывает

проблемы. Годом раньше антижирондистского восстания уже прозвучало

"Отечество в опасности! "; между тем к власти пришли жирондисты. Под

руководством близкого им генерала Ш. Дюмурье[13] были одержаны внушительные

победы над войсками коалиции, началось вторжение в Бельгию. Почему и до

какой степени верно, что жирондисты утратили национальный мандат на

"общественное спасение"? Военно-политическая ситуация осенью 1792 и весной

1793 г. были сходными. Иными стали люди, а конкретнее, - иными стали их

настроения, радикализировались их ожидания и требования. На политической

сцене утверждался новый революционный субъект.

Когда революцию соотносят с нашествием неизвестного народа,

вторжением чуть ли не первобытных орд, то у этой метафоры есть реальное

основание. Говоря языком науки, это пробуждение к политической жизни,

выдвижение на авансцену исторического процесса социальных слоев,

пребывавших дотоле в относительной неподвижности и деполитизированности.

"Вторжения" выявляют общенациональный масштаб революции и редко проходят

безболезненно из-за глубины стратификации дореволюционного общества,

различной мобильности отдельных слоев в предреволюционный и революционный

периоды, а усугубляет остроту кризиса сама контрастность состояний

деполитизированности и политического действия, между которыми не

оказывается видимого перехода. Не случайно потребность осмысления рождает

тогда образы эпидемии (например, "моровой язвы", по Достоевскому) , какого-

то внезапно охватившего общество, нацию коллективного помешательства.

Социальные слои, выдвинувшиеся в 1793 г., внесли в революционное

движение особое умонастроение, которое их противникам, а частью и потомкам

могло показаться чем-то патологическим. Тем не менее оно было нормальным

для этих слоев в "ненормальной" ситуации. В полной мере воплотившие

"ситуационную логику", логику уникальной исторической ситуации устремления

"людей 1793 года" были в своей основе привычными для так называемых низов

французского общества, во многом соответствовали их традиционному

мировосприятию. Непривычной для общества, поистине аномальной для его

истории была степень воздействия устремлений и настроений этих низов на

общественное мнение, на политическое руководство, на курс революционных

преобразований.

Жиронда[14] как политическая группировка отражала стремление

французской революционной буржуазии утвердить свое безраздельное классовое

господство над обществом, и именно жирондисты идеально соответствуют

сложившемуся образу и теоретической модели "буржуазных революционеров". В

своих политических устремлениях и социальных установках жирондисты

опередили современное им французское общество, предвосхитив эпоху

безудержной экспансии капитала. Ни на йоту не поступаясь своими идеалами,

они в практической деятельности стремились создать, так сказать, режим

наибольшего благоприятствования для капиталистического накопления и

предпринимательства. Разумеется, они не стали контрреволюционерами, если

говорить о революции, разразившейся в 1789 г., ее либеральных установках .

Напротив, потому, что они не желали поступиться этими принципами, они

оказались "контрреволюционерами" в 1793 г. Двусмысленность привычного

определения здесь очевидна. По существу жирондисты оказались "контр" новой

революции, которая заодно сделала контрреволюционным и многое из того, что

провозгласила буржуазия в 1789 г.

Один из лидеров Жиронды, ее идеолог и блестящий оратор Верньо на

заседании Конвента 13 марта 1793 г. заявлял, что его партия "считала

революцию законченной с того момента, как Франция стала республикой.

Жиронда полагала, что после этого нужно прекратить революционное движение".

А месяцем раньше делегаты секций Парижа убеждали законодателей: "Мало еще

провозгласить, что мы - Французская Республика. Нужно, чтобы народ был

счастлив; нужно, чтобы у него был хлеб, ибо там, где нет хлеба, нет

законов, нет свободы, нет Республики! ".

В ходе острой дискуссии по продовольственной проблеме жирондисты

пламенно, стойко и до конца защищали свободу торговли, которая для их

противников все больше ассоциировалась со спекуляцией. При этом жирондисты

повторяли, что свобода есть священное право гражданина и бесценное свойство

жизни, напоминали о республиканской клятве "жит свободным или умереть".

Шометт[15] от имени Коммуны Парижа отвечал: "Чтобы жить свободным, нужно

жить, а поскольку нет разумного соотношения между ценой труда бедняка и

ценой продуктов, необходимых для его существования, бедняк не может жить".

Люлье, возглавлявший делегацию Парижского департамента, добавлял: "Право

собственности не может быть правом доводит граждан до голода.".(12)

Наконец. Жак Ру [16]в знаменитой петиции, названной "манифестом

"бешеных"[17], провозгласил: "Свобода - это только плод воображения, когда

один класс людей может безнаказанно морить голодом другой. Свобода - это

только призрак, когда богач благодаря монополии распоряжается правом жизни

и смерти себе подобных".

Жирондисты, "классические республиканцы", по Мишле[18], безоговорочно

выступали за "собственность", за утверждение частной собственности, за

неограниченность ее господства (частный характер собственности и

неограниченное право пользования ею выступали как тождество). Ну а их

противники, названные Мишле "романтическими республиканцами, - можно ли

считать, что они были столь же безоговорочно против частной собственности ?

- Нет; не случайно коммунистические устремления Бабёфа[19] или Буасселя

остались в проектах, которые не были предложены массовому движению

В многоголосии народных требований отчетливо различим один общий мотив

- убежденность, что от революции выиграли лишь "буржуа" да "жадные

фермеры", революционные завоевания обратились в пользу "богачей", тогда как

страдания народа усилились. Разрушение рыночных связей, инфляцию и

дороговизну народ объяснял не стечением объективных обстоятельств, а

торговыми и финансовыми махинациями, злой волей определенного класса людей,

наживающихся на страданиях миллионов. Признавая в своей массе революцию

народным делом, простые люди воспринимали сложившееся положение как

следствие узурпации, извратившей ее характер и приведшей к установлению

"аристократии богатств". Новое восстание должно было устранить извращения и

направить революцию к счастливой жизни для "бедного трудящегося класса".

"Аристократии богатств" противопоставлялось Святое равенство. Речь шла

главным образом о равенстве, можно сказать, в качественном плане. Не

размеры собственности, а сама принадлежность к разряду собственников,

доступ в той или иной форме к общему, национальному достоянию, и на этой

основе гражданская и человеческая полноценность - вот чем, на мой взгляд,

были озабочены широкие круги антижирондистского движения. По своей

глубинной сути то было именно равенство в человеческих отношениях, равная

принадлежность к национальной общности, рассматриваемой в духе общей связи

своих членов, а не вещная, предметная уравнительность. В конечном счете,

вопрос стоял о соблюдении достаточности в жизнеобеспечении, об известном

достатке для всех, являлись ли они полноценными собственниками или, с

современной точки зрения, - "неимущими". Для всех предусматривалось

равенство в доступе к средствам существования, в обеспечении свободы

распоряжаться собой и своими силами, в праве на жизнь для себя и своих

близких.

Такое понимание равенства, следует оговорить, расходится с привычной

трактовкой эгалитаризма[20] как уравнительства, точнее выходит за рамки

последнего. Значим здесь идейный исторический комплекс в своей целостности

- Свобода, Равенство, Братство. Подчеркну: Свобода и Равенство в народных

требованиях отнюдь не противопоставлялись. Напротив, Равенство понималось

как гарантия Свободы, как условие ее полноты и универсальности, как способ

реализации прав человека, которыми должны пользоваться все. Равенство в

1793 г. часто напрямую противополагалось Диктату, новому виду несвободы, с

которыми и ассоциировалась "аристократия богатств". Нередко говорилось о

"новом деспотизме", а наиболее зримыми проявлениями его для народных масс

оказывались диктат над рыночными ценами и условиями аренды, принудительное

определение ставок заработной платы.

Соответственно, установление режима Равенства подразумевало

осуществление набора разнообразных мер регулирования социальных отношений и

всей экономической жизнедеятельности общества. Предвещая большой террор,

социальные преобразования рассматривались как схватка с могущественным и

многоликим противником. "Новая аристократия, которая хочет возвыситься с

помощью роковой власти богатства", которому свобода торговли позволяет

"диктовать цены на продукты питания и заработную плату", - вот в ком видели

врагов, вот кому рассчитывали нанести удар установлением максимума цен. А

делегация парижской секции, требуя смертной казни за его нарушение, от

имени "класса народа, который сделал и завершит Революцию и который

страдает от дороговизны продуктов питания", заявляла: "Народ, победивший в

1789 г. аристократию дворян и священников, в 1792 г. - аристократию короля

и двора, не будет побежден в 1793 г. финансовой и торговой аристократией".

Коллизия 1793 г., когда на общем политическом языке Прав человека,

Свободы, Равенства жирондисты и их антагонисты выражали принципы двух

различных типов социальности - "гражданского общества" и "общности" имела

продолжением противоположность соответствующих типов государственности.

Жирондистов в принципе устроило бы государство в образе если не "ночного

сторожа", то полицейского - силы, необходимой для поддержания порядка, но

осуществляющей эту задачу как бы извне. Устремлениям их противников

отвечало слияние общества и государства, государство, воссоздающее в рамках

национальной общности вместе с другими признаками естественной социальности

ту общественную связь, что существовала в локальных социумах.

Осуществить подобные устремления выпало якобинцам, единственной

общенациональной политической силе в антижирондистском лагере. Но вначале

им пришлось определиться по отношению к народной программе антилиберального

вмешательства в экономику. Хотя таксация с осени 1793 г. сделалась ядром

экономической политики якобинской диктатуры и последняя даже вошла с ней в

историю, она не была идеалом - более того, вплоть до последних размышлений

отвергалась виднейшим идеологом и другими руководителями диктатуры. Это

дало основание известным историкам начиная с Жореса видеть в якобинских

лидерах принципиальных приверженцев экономического либерализма, лишь по

тактическим соображениям уступивших натиску сторонников таксации. Отвергнув

в конце 1792 г. навязывавшуюся снизу таксацию, цен на хлеб, Робеспьер, Сен-

Жюст[21], Марат еще до введения Первого максимума заложили по существу

теоретические основы регулирования экономики, вобравшего в себя и саму

таксацию.

Жестокие ораторские поединки, начавшиеся с первых дней работы

Конвента, тяжкие взаимные обвинения, резкое размежевание позиций в таких

вопросах политики, как война, деятельность Парижской коммуны, суд над

королем, сентябрьские избиения, оттеняли видимое согласие жирондистов и

монтаньяров при обсуждении экономических проблем. Во время мощного натиска

на Конвент осенью 1792 г. обе партии сообща отвергли меры рыночной

регламентации. Однако уже тогда в установках якобинских лидеров выявились

особенности, выглядевшие вначале как непоследовательность по отношению к

либеральной традиции, которую представляли их парламентские противники.

Еще весной 1792 г. Робеспьер решительно разошелся с либеральным

общественным мнением и жирондистами, выступив против воздания посмертных

почестей мэру города Этампа Симоно, который распорядился стрелять в

восставший народ и был растерзан за это толпой, требовавшей хлеба. В резком

диссонансе с либеральным хором, славившим злополучного защитника свободы

торговли, Робеспьер назвал мэра Этампа "жадным спекулянтом" и заклеймил в

своей газете "всех представителей этого класса, наживающихся на

общественной нужде".

Но от сочувствия жертвам спекуляции до принятия мер пресечения и тем

более выработки политики ее предупреждения пролегает, как хорошо известно,

немалая дистанция. И хотя якобинцы преодолели ее сравнительно быстро, в

темпе, который иначе как революционным и не назовешь, это не означает, что

путь был для них легким. В отличие от жирондистов, которые отвергали само

понятие спекуляции, и в противовес отчетливо выявившимся в 1792 - 1793 гг.

тенденциям массового движения, склонного к распространению этого понятия на

всякую торговлю хлебом, а затем и другими жизненно необходимыми товарами,

якобинские лидеры настаивали на разграничении понятий торговли и

спекуляции.

Стремление к подобной дифференциации делало позицию ее сторонников в

условиях дезорганизации товарного рынка весьма уязвимой. Пытаясь в этом

экономическом хаосе отделить объективные помехи торговле от "злой воли"

торговцев, якобинцы заняли сначала позицию, совмещавшую верность принципу

свободы торговли с идеей регулирования рыночных отношений административно-

правовыми методами. Робеспьер и его соратники считали главным пресечение

"скупки", приобретения и укрывательства зерна. Законы, утверждал Робеспьер,

должны схватить за руку такого "монополиста", как они делают это по

отношению к обыкновенному убийце. "Убийцы народа", - так называл Робеспьер

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7