Дипломная работа: Основные этапы истории русского языка

Эти стили литературного языка, близкие к просторечию, естественно, вступают в связь и взаимодействие с московским приказным языком, который в отдельных своих жанрах почти сливался с живой разговорной речью средних слоев общества.

Например, служащие посольского приказа в XV-XVII вв. собирали сведения о заграничных политических событиях, происшествиях, лицах, местах, о быте, нравах других народов и рассказы об этом, "сказки" вносили в свои "статейные списки". Тут вырабатывался своеобразный повествовательный стиль на основе живой русской речи. Рассказы, почему-нибудь особенно занимательные, выходили за стены канцелярий и получали большее или меньшее распространение. Язык этих статей - почти всегда русский; изложение - самое простое, деловое, не допускающее сомнений в том, что перед нами запись устных сообщений, а не перевод написанных на иностранном языке рассказов (А. И. Соболевский). Ср. синтаксис (запись XVI в.): "... былъ в ЦариградЬ трусъ съ Николина дни осенного до крещенiа. Полатъ вельми много пало, и стЬны градныя много пало. И царь вельми устрашился, да патрiарху велЬлъ молебны пЬти; да съ тЬхъ мЬстъ трусъ престалъ".

Не чуждались элементов устной речи и другие жанры письменно-делового языка. Так, большая часть статей "Домостроя" (XVI в.) писана живым русским языком почти без влияния церковнославянской стихии. Встречаются нередко народно-поговорочные выражения. Бытовая лексика разнообразна, конкретна и богата реальными значениями и оттенками. Иногда в перечислении выстраивается вереница тщательно дифференцированных обозначений из одного и того же семантического ряда. Например: "и пришед да сняв платейце, высушить и вымять и вытереть и выпахать хорошенько, укласть и упрятать, где то живет". Или: "а про всяку вину ни по уху, ни по видению не бити, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть, ни каким железным или деревянным". Ярко выступает вещный антураж быта и связанный с ним словарь. Нередко язык принимает форму лаконических афоризмов или лозунгов (например: "со всяким управа без волокиты"; "всегда в устрое, - как в рай войти" и т. п.) или расцвечивается игрой слов, острым сопоставлением синонимов или омонимов, слов с родственными основами (например: "а двор бы был по томуже везде бы крепко горожен, или тынен, а ворота всегда приперты, а собаки бы сторожливы, а слуги бы стерегли, а сам государь или государыня послушивают ночи").

Таким образом, в русской письменности XVI - первой половины XVII в. бытуют и развиваются разнообразные стили, разграниченные между собою как особые социальные и жанровые диалекты и в то же время находящиеся в постоянном взаимодействии друг с другом и с живой разговорной речью разных слоев общества. Обозначается процесс национализации русского литературного языка. Он обостряется и разнообразится усилением западноевропейского влияния на русский язык.

Латинские, западноевропейские струи, просачивающиеся главным образом через Польшу, Литву и Новгород, все сильнее действуют на русский литературный язык XVI - начала XVII в. Синтаксис подвергается влиянию латинского языка (см. язык кн. И. М. Катырева-Ростовского).

Перелом в истории русского литературного языка с XVI в. имеет своим следствием утрату интереса к старым переводам как древнейшим (IX-X вв.), так и более поздним (XIII-XV вв.). "Но с того же времени появляются, - и чем ближе к концу XVII в., тем все в большем количестве, - новые переводы, и с греческого, и особенно с латинского, польского и немецкого языков" (А. И. Соболевский). Переводная литература усиливает процесс "обмирщения" славяно-русского языка и сближает его с приказным языком.

В XVI-XVII вв. основные кадры переводчиков состояли из двух групп: 1) из переводчиков посольского приказа и 2) из образованных монахов. Никакой специализации в кругу переводческого дела не было. И приказные и духовные лица переводят все, что им велят. Но переводчики посольского приказа пользуются преимущественно русским деловым языком, монахи - славяно-русским. В зависимости от профессионально-языковых навыков переводчика сочинения, относящиеся к военному искусству, анатомии, географии, истории или другой области науки, техники или даже к разным жанрам художественной литературы, оказываются переложенными то на церковнославянский, то на русский деловой язык. Но сосредоточение переводческой деятельности в Москве все же содействовало унификации основных стилей-диалектов переводной литературы.

Заведение книгопечатания (XVI в.) было одним из наиболее значительных культурных предприятий, направленных к объединению областных феодальных особенностей и к созданию общих литературно-языковых норм для всего Московского государства.

Процесс вытеснения письменных территориальных диалектов московским приказным языком, претендовавшим на значение общенациональной русской нормы, завершается в XVII в.

6

В XVII в. русский литературный язык вступает в новую фазу своего развития. В нем усиливается процесс концентрации общенациональных элементов.

Хотя в русском письменном языке в XVII в. еще очень явственны следы былого феодального разобщения, но особенно резкая местная, диалектальная примесь к литературной речи становится социальным признаком "словесности" низших, подчиненных общественных групп. Московский государственный язык все более упорядочивает в своей структуре смешение и столкновение севернорусских и южнорусских диалектальных особенностей.

В XVII в. со всей решительностью встает вопрос о перераспределении функций обоих письменных языков: книжного русско-славянского и более близкого к живой, разговорной речи русского - делового, административного. В государственном письменно-деловом языке к этому времени были устранены резкие диалектальные отличия между Новгородом и Москвой.

В XVII в. устанавливаются фонологические нормы общерусского государственного языка (аканье на среднерусской основе, различение звуков iь и е под ударением, севернорусская система консонантизма, освобожденная, однако, от резких областных уклонений вроде новгородского смешения ч и ц, и т. д.).

Окончательно укореняется целый ряд грамматических явлений, широко распространенных в живой народной речи как севера, так и юга, например окончания -ам (-ям), -ами (-ями), -ах (-ях) в формах склонения имен существительных мужского и среднего рода, а также женского рода типа кость, формы на -ья типа друзья, князья, сыновья и т. п., деревья, каменья и т. п.

В XVII же веке в русском литературном языке сформировалась категория одушевленности, включив в себя как имена лиц мужского и женского пола, так и названия животных (до этого выделялись в особый грамматический разряд имен существительных лишь слова, обозначавшие лиц мужского пола). Семантический рост национализирующегося языка протекает стремительно.

Не лишено значения, что в XVII в. исчезает система присоединительного счета в обозначениях составных чисел, характерная для русского языка до XVII в. (ср., например, в актах XVI в.: на тысечу и на триста и на шестьдесят и на четыре рубли - 1501 г.; сто тысячь и семь тысячь и шестьсот и сорок и четыре денги отоманские - 1503 г., и т. п.).

Московский деловой язык, подвергшись фонетической, а еще больше грамматической регламентации, решительно выступает в качестве русской общенациональной формы общественно-бытового выражения. Например, в деловом языке XVII в. устраняется чередование г||з, х||с (а также уже раньше вымиравшие к||ц) в формах склонения (ср. в грамотах XVI в.: по сроцiь на нашем человiьцiь, по дензiь, при недрузiь, в послусех и т. п.); выходят из живого письменно-бытового употребления энклитические формы личных местоимений: ми, ти, мя, тя и т. п.

Таким образом, к концу XVII в. устанавливаются многие из тех явлений, которые характеризуют грамматическую систему русского литературного языка XVIII-XIX вв.

Процесс образования русского национального языка был связан с "обмирщением" просвещения. Славяно-русский язык семантически обновляется, подвергаясь влиянию западноевропейских языков и еще теснее сближаясь с народной речью, а те его стили и разновидности, которые были проникнуты клерикальным духом, постепенно (к концу XVII - началу XVIII в.) вытесняются с командных высот культурной жизни.

Расширению живой народной струи в системе литературного языка содействовали новые демократические стили литературы, возникавшие в среде грамотной посадской массы.

В XVII в. на основе диалектов купечества, мелкого служилого дворянства, посадских людей и крестьянства создаются новые типы литературного языка, новые роды письменности. Ремесленники, торговцы, низший слой служилых людей - посадские люди до XVII в., в сущности, не имели своей литературы.

В половине XVII в. средние и низшие слои общества (низшее духовенство, городское купечество, служилые люди, грамотное крестьянство) пытаются установить свои формы литературного языка, далекие от книжной религиозно-учительской и научной литературы, свою стилистику [2], на основе которой реалистически перерабатывают сюжеты старой литературы (ср., например, повести "Слово о благочестивом царе Михаиле" или "Сказание о древе златом и о златом попугае и о царе Михаиле, да о царе Левкасоре"). Эти новые стили литературного языка широко пользуются изобразительными средствами и лексикой устной русской словесности, в частности сказки. Например, в повести "Слово о благочестивом царе Михаиле" (Лен. б-ка, № 943, XVII в., из собрания Ундольского) можно подметить местами ритмичность речи и стремление к созвучиям - рифмам. В конюшне стояше - повинных к нему меташе, много дивися царскому на коне сидению - и чудного коня течению и др. под. В "Сказании о древе златом...", кроме созвучий, постоянны повторения слов и формул. Славянизмов книжной речи в этих стилях относительно немного, да и те почти исключительно ходячие, шаблонные. Например, в указанной выше повести "Слово о благочестивом царе Михаиле": аще, зело, вельми, формы аориста от глаголов ити и производных от него с приставками, рещи и некоторые другие, причем окончания единственного и множественного числа путаются: и нихто на него не смiьяша сесть, царь на нем не iьздиша; и вельможи много дивися царскому на коне сиденью, и т. п.

Характерен синтаксис, почти вовсе свободный от подчинения предложений: Извоздник же поклонився царю и поиде к желiьзной конюшне, где конь стоит, и ударивъ кулакомъ по замкомъ, замки всiь с пробоев долой спадоша и др. под.

Синтаксическая перспектива подчинения и включения предложений отсутствует. Например, в рукописи из собрания Ундольского № 943: "И походил по двору и виде, крепко стерегут, и рече" и т. п.

В лексике разговорные выражения причудливо сочетаются с книжными: "Василей тялъ мечемъ и отсiьче обiь руцiь"; "Царь Василей не могъ ничем отнятца и сотворил ухищрение"; "начал вельми сердитоватъ, аки левъ ревуще" и т. п.

Из среды низших и средних классов русского грамотного общества XVII в. идут первые записи произведений устной народной словесности и близкие им подражания, пересказы (например, "Повесть о бражнике", "Повесть о царе Аггее...", "Сказка о некоем молодце, коне и сабле", "Сказание о молодце и девице", "Горе-злосчастие" и нек, др., которых роднят свободное отношение к книжной традиции, стиль, близкий к народной словесности и живой речи, реализм).

Борьба с традициями старого книжного языка ярче всего обнаруживается в пародии, которая была широко распространена в русской рукописной литературе конца XVII в. Пародировались литературные жанры, различные типы церковнославянского и делового языка. Таким путем происходило семантическое обновление старых языковых форм и намечались пути демократической реформы литературной речи. В этом отношении характерен, например, язык пародий-лечебников конца XVII - начала XVIII в., отражающих манеру народных сказок-небылиц.

Появляются пародии и на разные жанры и стили высокой церковно-книжной письменности. Таков, например, "Праздник кабацких ярыжек". В языке этой пародии-сатиры второй половины XVII в., с одной стороны, находит отражение книжная славянская терминология и фразеология церковных служб и песнопений (стихир, прокимнов, паремий, тропарей, псалмов и канонов и т. п.), подвергающаяся пародическому "выворачиванию наизнанку". В связи с этим широко представлены и морфологические славянизмы (формы аориста - погибе, лишихся и т. п.; церковнославянские формы звательного падежа: кабаче непотребне, истощителю и т. д.; падежные формы со смягчением заднеязычных: в человеце, в велицеи и др. под.).

Но гораздо ярче и шире в языке этой "службы кабаку" обнаруживается живая народная речь, не чуждая севернорусских диалектизмов (например: на корчме испити лохом; уляпался; с радением бажите, т. е. желаете, требуете; стряпаете около его, что черт у слуды; в мошне ни пула и т. п.).

Много народных поговорок, нередко рифмованных, например: был со всем, а стал ни с чем; когда сором, ты закройся перстом; было да сплыло; люди в рот, а ты глот; "крапива кто ее ни возьмет, тот руки ожжет" и т.д.

К "Празднику кабацких ярыжек" по своей пародийной направленности примыкает "Повесть о попе Савве", которая заканчивается "смешным икосом безумного попа", пародирующим стиль церковного акафиста: "Радуйся, шелной Сава, дурной поп Саво..., радуйся, что у тебя бараденка вырасла, а ума не вынесла"; "радуйся породны русак, по делам воистину так" и т. д.

Пародируются старые формы не только литературного славяно-русского, но и делового языка (ср., например, язык "Калязинской челобитной"). И тут подспорьем служит язык народной поэзии, например стиль небылиц, прибауток, пословиц и т. л. В литературу пробивают себе дорогу преследуемые церковью формы устного скоморошьего творчества.

Жанры старой литературы преобразуются, наполняясь реалистическим бытовым содержанием и облекаясь в стилистические формы живой народной речи. Так, "Азбука о голом и небогатом человеке", написанная пословичной рифмованной прозой, чрезвычайно интересна для характеристики литературных стилей посадских и младших служилых людей с их диалектизмами, с их разукрашенным, но образным просторечием, с их редкими славянизмами и частыми вульгаризмами. Например: ерыщетца у меня по брюху; ерзнул бы за волком с собаками да не на чем и т. п.

Таким образом, во второй половине XVII в., когда роль города становится особенно заметной, в традиционную книжную культуру речи врывается сильная и широкая струя живой устной речи и народно-поэтического творчества, двигающаяся из глубины социальных "низов". Обнаруживается резкое смешение и столкновение стилей и диалектов в кругу литературного выражения. Начинает коренным образом изменяться взгляд на литературный язык. Демократические слои общества несут в литературу свой живой язык с его диалектизмами, свою лексику, фразеологию, свои пословицы и поговорки. Так, старинные сборники устных пословиц (изданные П. К. Симони и обследованные В. П. Адриановой-Перетц) составляются в среде посадских, мелких служилых людей, городских ремесленников, в среде мелкой буржуазии, близкой к крестьянским массам. Ср., например, такие пословицы: кабалка лежит, а детинка бежит; голодный и патриарх хлеба украдет; казак донской, что карась озерной - икрян да сален (характеристика донской "вольницы"); поп пьяный книги продал, да карты купил; красная нужда - дворянская служба (насмешка над привилегированным положением высших сословий); не надейся попадья на попа, имей своего казака и т. п.

Лишь незначительная часть пословиц, включенных в сборники XVII - начала XVIII в., носит в своем языке следы церковно-книжного происхождения. Например, "Адам сотворен и ад обнажен"; "жена злонравна мужу погибель" и др. "Огромное же большинство пословиц, даже и выражающих общие моральные наблюдения, пользуются целиком живой разговорной речью, которая стирает всякие следы книжных источников, если таковые даже в прошлом и были" (В. П. Адрианова-Перетц).

Язык посадской интеллигенции - приказных служащих, плебейской, демократической части духовенства - предъявляет свои права на литературность. Рамки литературной речи широко раздвигаются. Устно-поэтическая традиция народного творчества вплотную придвигается к литературе и служит мощным источником национальной демократизации русского литературного языка.

Но живая народная речь сама по себе еще не могла стать базой общерусского национального языка. Она была полна диалектизмов, которые отражали старую феодально-областную раздробленность страны. Она была оторвана от языка науки, который формировался до сих пор на основе славяно-русского языка. Она была синтаксически однообразна и еще не освоилась со сложной логической системой книжного синтаксиса. Генрих Лудольф, автор "Русской грамматики" (Оксфорд, 1696), так изображает значение славяно-русского языка: "Для русских знание славянского языка необходимо, так как не только священное писание и богослужебные книги у них существуют на славянском языке, но не пользуясь им, нельзя ни писать, ни рассуждать по вопросам науки и образования". "Так у них и говорится, что разговаривать надо по-русски, а писать по-славянски".

Отсюда понятно, что русский национальный язык в XVII и XVIII вв. образуется на основе синтеза всех жизнеспособных и ценных в идейном или экспрессивном отношении элементов русской речевой культуры, т. е. живой народной речи с ее областными диалектами устного народнопоэтического творчества, государственного письменного языка и языка старославянского с их разными стилями.

Но в XVII и даже в начале XVIII в. средневековое многоязычие еще не было преодолено, контуры национального русского языка лишь обозначились. Например, в сочинениях такого крупного писателя XVII в., как протопоп Аввакум, наблюдается тонкая и сложная система сцепления, сопоставления и взаимопроникновения живых народных и славяно-русских выражений. Славяно-русские образы здесь приобретают яркую народную окраску (тотчас ограбят до нага и сволокут ризу святого крещения; и бес блудной в души на шее седит, кудри бедной расчесывает и др. под.). Живая устная речь с присловьями, поговорками и пословицами, рифмованными афоризмами у Аввакума нередко совсем заслоняет и оттесняет церковнославянизмы. Иногда же русизмы и славянизмы синонимически сопоставляются: бысть же я ... приалчен, сиречь есть захотел; зело древо уханно, еже есть вони исполнено благой; на высоких жрал, сиречь на горах болванам кланялся и др. под. В местах же патетических и религиозно-торжественных старославянский язык выступает у Аввакума в обнаженном виде.

Сам старославянский язык в XVII в. переживает сложную эволюцию. XVII в. - это время последнего, предсмертного расцвета традиционного средневекового мировоззрения. Вступление Московского государства в круг широких международных связей и отношений обострило старинную идею о значении Москвы в истории христианского мира: Москва - третий Рим, последняя столица.

В связи с этим, а отчасти в противовес надвигающейся на русский язык волне европеизации усиливается в литературе реакционных кругов монашества и боярства риторическое "плетение словес", возрождаются традиции византийского витийства (культ греческого языка в школе Епифания Славинецкого, братья Лихуды). Еллино-славянские стили отличались "необыкновенною славянщизною" (ср., например, склонность их к сложным торжественным словам: рукохудожествовать, гордовысоковыйствовати и т. п., обилие грецизмов, фраз, составленных по византийскому образцу, запутанные синтаксические конструкции и др.). Однако переводы с греческого в XVII в. вообще не имели успеха среди читателей и дошли до нас в ограниченном числе списков, часто только в автографах переводчиков. За пределами исправления славянского текста священного писания, богослужебных книг и религиозно-учительной литературы греческое влияние на литературу Московской Руси XVII в. не было сильным.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9