В настоящее время
правовой менталитет глубоко изучается учеными. Актуальность же исследования
этого явления и введения в научный оборот термина “правовой менталитет”
обосновывалась еще в 90-х годах 20 века. Современные научные разработки
правового менталитета осуществляются как учеными-философами, так и
учеными-юристами.
Белорусскими учеными
данный феномен практически не рассматривается, правовой менталитет белорусского
общества не является предметом самостоятельного исследования на монографическом
уровне. Тем не менее правовой менталитет изучался в связи с исследованиями
правового сознания, а также литературных памятников средневековой культуры, в
которых отражено своеобразие и уникальность правового менталитета белорусов.
Несмотря на активизацию
исследования феномена правового менталитета, не существует до сих пор
общепризнанного определения правового менталитета, ведутся споры относительно
его места в системе юридических явлений, структурных элементов и другое.
Никем подвергаемым
сомнению является только тезис о важности учета правового менталитета при
осуществлении преобразований правовой сферы того или иного государства.
Отечественному правовому
сознанию, считают ученые, более близки коммунитаристские ценности, чем
либеральные, что также объясняется исторически складывающимися социальными и
политическими отношениями и, следовательно, образовавшимися отсюда
традиционными установлениями, культурными образованиями, которые в конечном
счете сложились как черты национального характера, менталитета народа.
Исследователи отмечают, что белорусам наряду с другими восточноевропейскими
народами свойственен жесткий тип мышления, тогда как на Западе доминирует
гибкий тип мышления. Соответственно в белорусском обществе традиционно
отражается предпочтение унификации, однообразию, манизму, что приводит к
утверждению своего рода концепции отрицания множественности бытия и утверждению
единого, одного чего-нибудь и выражается в стремлении к однолинейному,
однонаправленному, одновариантному пути общественного, в том числе и правового,
развития.
Существенная черта
белорусского правового менталитета – амбивалентность, выражающаяся в
сосуществовании правового негативизма и правового скептицизма рядом с
традиционным уважением к закону и стремлением к правопорядку на глубинном
уровне.
Базовой
конструкцией менталитета любого народа является иерархия ценностей, поскольку
именно последние выступают мощным нормообразующим факторам. Степень доверия к
праву, солидарность с правовой нормой прямо пропорционально зависит от степени
отражения в законодательстве общезначимых для общественного сознания того или
иного народа ценностей, соответствия между вкладываемым законодателем
содержанием, смыслом этих ценностей и представлениями о них индивида, общества.
Дело даже не столько в том, что у каждого народа ценности свои, отличные,
свойственные только этому народу, а скорее в том, что одни и те же ценности, и
правовые в том числе, имеют свое собственное оригинальное “прочтение”, свое
содержание, свой взгляд на перспективное их размещение и значимость по
отношению друг к другу у каждого народа. Исторически сложившееся оригинальное
представление о ценностных образованиях свидетельствует о “склонности” народа к
тому или иному типу политического, правового, социального, культурного бытия.
Изучение
правового менталитета, являющегося слоем правового сознания, представляющим
собой совокупность чувств, взглядов, теорий, идей субъектов права о правовой
жизни, складывающихся на протяжении длительного периода времени, позволит
вычленить специфические, свойственные только белорусскому обществу особенности правового
развития и при разумном учете этих особенностей значительно повысить качество
функционирования правовой сферы Республики Беларусь.
ГЛАВА 4ПЯТЬ ПАРОДОКСОВ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ БЕЛОРУСОВ
По этому поводу в
научных, околонаучных и квазинаучных кругах представлен широкий спектр мнений,
полюсные точки которого можно определить как:
1)"О каких белорусах
теперь можно говорить, когда этот, с позволения сказать, народ не имеет даже
языка?"
2)"Белорусы —
древнейший и самобытнейший из всех восточнославянских народов, загнанный в
"культурную яму" усилиями воинственных и жестоких соседей".
3)В "зазоре"
между этими суждениями существует множество точек зрения, но при внимательном
рассмотрении становится очевидно, что все они суть вариации одной из упомянутых
"тем". С них и начнем. Итак, существуют ли белорусы как этнос? И в
связи с этим: что такое этнос в принципе?
На протяжении столетий
считалось, что основные признаки этноса — общее "кровное"
происхождение, общая территория с сопутствующим ландшафтом, общность
религиозных верований и, наконец, общий язык как маркер этнической
самобытности. На сегодняшный день общеизвестно, что существует немалое
количество "разнокровных" (например, большинство латиноамериканских)
этносов; народов-"мигрантов" (евреи, цыгане и — чем далее, тем более
— этнографические группы в составе народов и наций: итальянцы, ирландцы и мн.
др. в США, украинцы в Канаде и т.д.); множество разноконфессиональных этносов
(китайцы, японцы и др.) и одноконфессиональных межэтнических цивилизаций (например,
буддийская). В итоге из ведущих этнических признаков реально существенным
остается только язык. Вот тут-то мы и сталкиваемся с парадоксом первым:
белорусы по преимуществу говорят по-русски… а значит, не являются народом?
Однако, в мире существует множество двуязычных (а то и трех-, и даже четырех
-язычных) этносов и наций. Это и швейцарцы, и ирландцы, и филиппинцы, и
канадцы. С другой стороны, существует немало народов, говорящих на одном и том
же языке: для части из них он — родной, для других — заимствованный. Так,
по-английски говорят около 380 млн. человек, из которых на Европу приходится
лишь около 17%. А значит, хотелось бы этого или не хотелось сторонникам первой
точки зрения — и язык, важнейший маркер этнической самобытности, отнюдь не является
первостепенным признаком этноса! "Очевидные", сами собой
напрашивающиеся критерии различения этносов, рассыпаются в прах. А если
поискать среди не столь очевидных? Среди менее вещественных?
Cogito ergo sum.
"Мыслю, следовательно, существую", писал Декарт. "Познай самого
себя", — призывал Сократ. Зачем? Чтобы стать человеком. Самосознание — вот
то, что отличает человека от иных природных существ, а человеческую общность —
от стаи или стада. И не случайно все современные определения этноса включают и
такую "нематериальную" составляющую как этническое самосознание.
Этническое самосознание в широком смысле слова — это представление народом о
собственной сущности, о своем положении в системе взаимодействий с другими
народами, о своей роли в истории человечества, включая осознание своего права
на свободное независимое существование и на производство самобытной этнической
культуры. Этническое самосознание в узком смысле слова — это представление
данного этноса о своей специфической отличности от других, осознаваемой как
высшая ценность (этническая самоидентификация). Социально-культурным ядром
самосознания этноса является менталитет, позволяющий этнофорам сходным образом
воспринимать действительность, оценивать ее и действовать в соответствии с
устоявшимися нормами, ценностями и поведенческими моделями.
При таком подходе к феномену
этноса становится очевидным парадокс второй: белорусы, в быту
предпочитающие русский язык, на деле обладают устойчивой белорусской
самоидентификацией. Так, по данным переписи населения более 80% населения
определило себя как белорусов и более 70% признали своим родным языком
белорусский. И хотя последнее число меньше, нежели в других республиках бывшего
СССР, однако, значительно больше, чем можно было бы предположить из
эмпирических наблюдений: на улицах городов практически не слышится белорусской
речи, да и в деревнях люди помоложе разговаривают по преимуществу на
"трасянке" — пестрой смеси русского и белорусского языков. Такая
ситуация не нова: в разное время ее переживали и ирландцы, и филлипинцы, и
народы Индии. И корни ее всегда историчны.
Само историческое
становление белорусов происходило исключительно в полиэтническом
(поликультурном, полиязыковом, поликонфессиональном) социуме. Начиная с периода
вхождения кривичей, радимичей и дреговичей в Киевскую Русь, предки современных
белорусов никогда не жили обособленно, а лишь в перекрестии разнообразных
поликультурных взаимовлияний. Показательно, однако, что уже в этот период
прабелорусы отличались некоторым количеством локальных характерологических
особенностей. Несомненными свидетельствами этого являются как длительная борьба
не только полоцких князей, но и населения Полоцкого княжества за свое
самоуправление, так и качественно более значительное сохранение элементов
язычества в мифологии, обрядах и повседневном быту широких народных слоев;
достаточно упомянуть хотя бы неизвестных в фольклоре других славянских народов
божеств-олицетворений Ліолі (весны), Тіоці (лета), Жыценя (осени) и Зюзі
(зимы), а также — подземного божества и божества лесных пожаров Жыжэля. С
другой стороны, у прабелорусского населения Киевской Руси практически полностью
отсутствует оригинальный богатырско-героический эпос, воспевающий
наступательность и готовность к территориальной экспансии.
В этом отношении ментальный
склад белорусского народа остается стабильным и в период Великого Княжества
Литовского (ВКЛ). Среди этногрупп, проживавших на территории ВКЛ
("жмудинов", татар, евреев, украинцев), "русины", как
называли себя подданые бывшей Киевской Руси, придерживающиеся "русской
веры" (православия) составляли около 8/10 населения и занимали около 9/10
территории, в основном, совпадающей с территорией будущей Белоруссии.
Неудивительно, что все три Статута ВКЛ написаны на старобелорусском языке:
другие народы ВКЛ либо были слишком малочисленны, либо не имели собственной
письменности. Именно в ВКЛ белорусы (разумеется, лишь шляхетская верхушка)
обрели правовую независимость, закрепленную актами, написанными на автохтонном
языке. Это имело четкие последствия для самосознания и менталитета народа: при
сложившемся единстве ментальных черт белорусов (религиозная и этническая
терпимость — "толерантность", биполярная ориентация на вхождение в
общеевропейский мир при сохранении связей с православной Русью; отстутствие
агрессивности и злопамятности в отношении других народов, восприятие
христианской религии, в основном, в рамках бытовой морали при верности
"паганскiм", т.е. языческим божествам и др.) самосознание белорусов
того времени в основном имеет государственный оттенок, и основную роль в нем
играет подданство ВКЛ. Отсюда — наряду с самоназванием "русины" в
значении "православных" появляется этноним "литвины",
обозначающий принадлежность белорусов к мощному государственному целому, а с 16
в. — этноним-уточнение "литвины-белорусцы", строящийся на
принадлежности не только к государству, но и к земле, пантеистическое отношение
к которой белорус сохранил на всем своем историческом пути.
В последующие периоды —
вхождения в Речь Посполитую (РП) и Российскую империю (РИ) именно это ощущение
привязанности к родной земле и становится определяющей точкой белорусской
самоидентификации. Массированное окатоличивание, которому Польша подвергла
население бывшего ВКЛ при ментальной белорусской веротерпимости и
бесконфликтности, привело к трагическим последствиям — не только
стратификационному, но и общекультурному разрыву между массами и элитой в лице
белорусской шляхты и городского (особенно западно-белорусского) населения.
Шляхтич-католик заведомо имел огромные преимущества в правах (включая право
голоса и протеста, неприкосновенности личности и имущества), дающие возможность
обретения не только почета, но и обогащения. Потому переход к иной конфессии
дворян приобрел массовый характер. А за конфессиональным
"перекрашиванием" с неизбежностью следовали и переход на польский
язык, и — шире — подмена самоидентификации.
В городской
профессионально-ремесленной среде такое положение дел обеспечивалось
посредством иного механизма — обучения (зачастую бесплатного) на польском языке
в иезуитских коллегиумах и школах. Отсюда — все ширящееся в образованной среде
отношение к белорусскому языку как к "мужыцкай мове". Показательно,
что ни польская, ни русская культура не знали такого разрыва (исключая во все
времена небольшую франкофильскую аристократическую прослойку). Попытка создания
унии как "народнай царквы", примиряющей обе конфессии и одновременно
синтезирующей идеи и ценности и Востока, и Запада, обернулась неудачей. Однако,
зерно, брошенное в землю, проросло: униаты достаточно скоро поняли, что они не поляки
и не русские, а особое социальное целое, с которым себя и идентифицировали.
Впервые получив в обоснование собственную, называемую "белорусской"
веру, этноним "белорусы" обретает собственную жизнь вне приложения
"литвины". Однако, следует отметить, что и эта самоидентификация,
строго говоря, не является этнической, а, скорее, этноконфессиональной.
Тем временем Белоруссию
подстерегал следующий удар: в 1654 г. на территорию РП вторглись войска Алексея
Михайловича. "Неизвестная война", длившаяся семь лет, привела к
сокращению народонаселения вполовину: восстановилось оно лишь к середине 19 в.
За пределы Белоруссии были вывезены не только библиотеки, книжные собрания
монастырей, но и образованные люди, ремесленники, крепостные актеры и т.д.,
значительная часть из которых погибла в пути, а остальные были вынуждены
прилагать свои умения и таланты на ниве иной культуры. Приведем лишь два факта.
Известно, что Оружейная палата Московского Кремля, Валдайский, Иверский,
Воскресенский, Ново-Иерусалимский монастыри и Коломенский дворец созданы, в
основном, руками белорусских мастеров. В самой же Белоруссии ремесла и спустя
столетие не достигли прежнего расцвета. Не является секретом и то, что из 78
актеров придворного театра Алексея Михайловича 70 было белорусами.
Оказавшись в
разграбленных городах, растерянные люди впервые стали покидать пределы страны —
и это в высшей степени оседлый народ! Особенно это касалось людей талантливых,
способных найти себе применение и на чужбине. А горожане, чьи амбиции были не
столь сильны, уходили в деревни в надежде на то, что уж земля-то не подведет,
даст прокормиться. Но последний удар был впереди: в результате трех разделов РП
народ Белоруссии вновь оказался в другой стране — в составе Российской империи.
Прошло не так-то уж много
времени с периода ВКЛ, а полноправное этническое самоощущение белорусов
(разумеется, прежде всего, высших сословий и городского населения) сменилось
осознанием себя как народа не состоятельного ни в политическом, ни в социокультурном,
ни в конфессиональном отношении: вскоре началось очередное насильственное
обращение белорусов — на этот раз в православие. Белорусская профессиональная
культура оказалась в состоянии "национальной летаргии"
(М.Богданович). Но, как известно, культура — сущность живучая: уничтожить ее
крайне сложно: лишенная своего "верхнего" культурного слоя, она
начинает фольклоризоваться. Не случайно 17-18 вв. — столетия расцвета в
Белоруссии одной из самых обширных в Европе песенной культуры, создания
самобытных пословиц, поговорок, загадок, считалок и т.д.
Такие перемены в
самосознании не могли не отразиться на самом менталитете этноса. Так, именно в
эти годы появляется в белорусском менталитете такая черта как
"тутэйшасць": на вопрос о своей национальной принадлежности
белорусский крестьянин часто отвечал: "Я тутэйшы (здешний)", т.е.,
отличая себя и от поляков, и от русских, но не имея возможности самоидентификации
по отношению к постоянно менявшемуся государственному целому, он
самоидентифицировал себя с тем единственно непоколебимым, что было искони — с
родной землей, окружающей его от рождения до смерти.
Процесс самоидентификации
белорусского крестьянства затруднялся еще и тем, что народ — теперь уж не
последовательно, а одновременно — подвергался двум разноречивым влияниям —
российскому имперскому и польскому католическому, которое до поры до времени не
искоренялось, а приветствовалось: таким образом самодержавие
"вербовало" сторонников среди крупной шляхты. Однако, в 19 в. это
положение круто меняется: в течение тридцати лет по территории Белоруссии
проходят два крупных восстания — и если первое из них имело по преимуществу
"польский" характер, то восстание К.Калиновского было
разночинско-национальным. Вот тогда-то и сказался трагический разрыв "верхов"
и "низов", извечное недоверие крестьянства к шляхте, даже настроенной
столь искренно-"народно", как К.Калиновский: крестьянство не
поддержало инициаторов-шляхтичей. Пути народных масс и шляхетской интеллигенции
настолько разошлись, что можно без преувеличения говорить не только о разных
типах самоидентификации, но даже и о разных типах менталитета —
полонизированного шляхетского и белорусского "крестьянского" .
Выраженными, устойчивыми
чертами последнего в 19 в. можно считать такие качества, как:
1)самоидентификация себя
на бытово-психологическом уровне как особого социально-этнического целого —
“мужиков-белорусов” (по выражению Я.Купалы).
2)“Тутэйшасць” как
глубинная привязанность к “малой родине”, но одновременно выражающая
социально-политическую и в значительной степени национальную индифферентность
3)Специфическая
“памяркоўнасць” народного характера, выразившаяся в долготерпении и
жизнестойкости белорусов, но часто оборачивавшаяся покорностью обстоятельствам,
некоторым фатализмом (примечательно в этом смысле название поэмы Ф.Богушевича
"Кепска будзе" — "Плохо будет") и настороженностью в
отношении радикальных изменений.
4)Упорство и трудолюбие
белорусов. Среди восточно-словянских народов именно белорусы, по описаниям
“сторонних” наблюдателей, отличаются наибольшим упорством в повседневном труде,
привычкой добиваться успехов собственными силами и стараниями (без надежды на
поддержку "сверху", ибо таковой не было никогда).
5)Слабая выраженность
личной и коллективной инициативы, связанная и с долготерпением народа, и с
исторически сформированным недоверием к крайностям, и с традиционным
консерватизмом.
6)Терпимость и
толерантность. Это качество еще со времен ВКЛ отличает белорусов как в личных
отношениях, так и в отношении к другим народам, конфессиям и идейно-политическим
убеждениям. В то же время терпимость нередко переходила (и до сих пор
переходит) в общественный конформизм.
7)Преобладание элементов
общинной психологии, которые выражаются в потребности в коллективном труде
(культурный феномен «талаки» — группы соседей и друзей, приходящих на помощь в
тяжелой работе, в горе, словом, в любых затруднительных обстоятельствах) и в
неприятии крайних индивидуалистических позиций. Одновременно для
белоруса-крестьянина характерно и недоверие к большим искусственно созданным
коллективам, руководимых некой "глобальной идеей". В этом смысле
примечательна частушка, пусть и более поздняя по времени (30-е гг. 20 в.), но
характерная для самого менталитета исторического белоруса:
Не баюся я марозу,
Не баюся холаду,
А баюся я калхозу,
Што памру ад голаду.
При сохранении в массах
народной культуры и языка —упрочившаяся в 19-м веке тенденция к заниженной
культурной и этнической самооценке, что стало тягчайшим фактором, мешающим
оформлению национально-культурной самоидентификации.