Захват
у Чехословакии в сентябре 1938 г. Тешинской Силезии – экономически
высокоразвитого района площадью 801 кв.км с 227 тыс. жителей – «санационные»
правители использовали для раздувания национально-патриотической кампании. В
обстановке разгула шовинистических страстей «санация» решила упрочить свой
режим проведением новых выборов в сейм и сенат. Декретом президента от 13
сентября обе палаты были досрочно распущены, избрание нового состава сейма было
назначено на 6 ноября, сената на 13 ноября 1938 г. Хотя партии оппозиции настаивали на восстановлении демократического избирательного закона и
призвали бойкотировать выборы, в них приняли участие 67 % избирателей, т.е. намного
больше, чем в предыдущих избирательных кампаниях. Это явилось результатом не
только различных способов давления сверху, но и шумного прославления «Тешинской
победы».
Искусственный
и временный характер ситуации, сказавшийся на ходе ноябрьских выборов, в полной
мере обнаружили результаты проходивших в декабре муниципальных и общинных выборов.
Накануне их был введен в действие ряд чрезвычайных антидемократических
декретов. Но, несмотря на эти акты, оппозиция в муниципалитетах получила 56%
всех мандатов, а на общинных выборах около 70% избирателей проголосовали за
оппозиционную крестьянскую партию.
Из наиболее отрицательных
черт внутренней политики Польши в 1935-1939 гг. можно выделить ярко выраженный
антисемитизм[30]. После
смерти Пилсудского антисемитизм превратился в открыто агрессивный, и возглавляли
его две политические партии - национал-демократы и национал-радикалы. С
трибуны Сейма произносились откровенно антиеврейские призывы; евреи были
изгнаны с государственной службы и из всех промышленных предприятий,
принадлежащих государству. Открытых погромов не было, но находящееся в руках
государства радио постоянно призывало поляков проявлять «патриотизм», а именно - ничего не покупать у
евреев -
«чуждого для страны элемента». «Учебные гетто» были легализованы, и евреи не
смели садиться на места, предназначенные для «высшей расы», - и это все было до того,
как печально известные «Нюрнбергские законы» в Германии вступили в силу!
И все-таки,
когда над Польшей разразилась гроза нацистского вторжения, ни один еврей не
уклонился от вступления в ряды польской армии. Поляки и украинцы, евреи и
белорусы - все они в равной степени пережили страшные дни сентября 1939
года.
Как видим, в
период после смерти Пилсудского, происходит ухудшение общий ситуации в стране
на фоне общего ухудшения экономических показателей и усиления политической
борьбы. После смерти Пилсудского санационный режим не теряет свои авторитарные
черты, что проявляется в частности в недемократическом проведении выборов,
усилении антисемитских настроений.
Как сам Пилсудский, так и его
преемник, генерал Эдвард Рыдз-Смиглы, избегали тесного одностороннего сближения,
как с Россией, так и с Германией. Так, например, Польша не поддержала
возникавшую в 1934 и 1935 гг. идею так называемого Восточного пакта, но
одновременно отклоняла попытки вовлечь себя в русло антисоветской политики. В
этот отрезок времени произошло определенное ослабление польско-французского
союза, хотя он и впредь оставался основой польской военной и внешней политики.
Польша с недовольством и беспокойством восприняла франко-чехословацко-советский
договор, подписанный в мае 1935 г. По мнению руководящих кругов в Варшаве, он
ограничивал возможности продолжения политики равновесия и лавирования между
двумя великими соседними государствами. Тем не менее, когда в марте 1936 г. Гитлер нарушил Локарнский договор и немецкие войска вошли в демилитаризованную Рейнскую
область, министр иностранных дел Бек и представитель польского военного атташе
в Париже Густав Ловчовский заявили о готовности Польши выполнить свой союзнический
долг, если Франция решит активно реагировать на действия Гитлера[31].
Как известно, в то время Франция вела себя совершенно пассивно. Выход вермахта
на прежние западные границы Германии значительно ухудшил стратегическое
положение как Польши, так и Чехословакии[32]. Возможность
развертывания наступления французских войск с целью оказания помощи восточным
союзникам была, кроме того, ограничена еще и заявлением о нейтралитете Бельгии,
которая до той поры являлась союзницей Франции. И только кризис 1936 г. побудил Францию принять решение о выделении кредитов на вооружение, которые должны были
открыть возможность частично модернизировать французскую армию и стимулировать
повышение ее интереса к восточным союзникам.
Польское
правительство в целом позитивно отнеслось к заключенному в ноябре 1936 г. Антикоминтерновскому пакту Германии и Японии, к которому в ноябре 1937 г. присоединилась Италия. О подготовке пакта Польша была поставлена в известность еще в августе 1936 г. Во время беседы в феврале 1937 г. Рыдз-Смиглы с Герингом речь шла о том, что Германия
заинтересована в дружеских отношениях с Польшей, что обеим странам угрожает
опасность со стороны России независимо от того, является ли она коммунистической,
монархической или либеральной, и что в этом отношении интересы Польши и
Германии едины. В ноябре того же года Геринг заявил посетившему Берлин
вице-министру иностранных дел Польши Я. Шембеку: Германии «нужна сильная
Польша», которая вправе иметь выход к Черному морю. В таком же духе
высказывался и Гитлер.
Принимая
в январе 1938 г. Бека, фюрер не скрывал особых интересов Германии в отношении
Австрии и Чехословакии, но подчеркивал, что ликвидация большевизма является
первейшей задачей его политики. Бек ответил заверением в стремлении польского
правительства «сохранить с Германией дружеские отношения, и продолжить политику
маршала Пилсудского».
В
тоже время, вопреки интересам мира и безопасности в Европе, рассчитывая
направить гитлеровскую экспансию на восток, против СССР, западные державы интенсивно
вели переговоры об удовлетворении притязаний Германии. Эти переговоры
закончились в Мюнхене в ночь на 30 сентября 1938 г. подписанием соглашения Англии, Франции, Италии и Германии, которое обязывало Чехословакию
передать часть ее территории – Судетскую область – гитлеровской Германии.
Как
только было заключено это соглашение, польское правительство, угрожая
использованием военной силы, предъявило Чехословакии ультимативное требование о
передаче Тешинской Силезии. Руководители Чехословакии предпочли политике отпора
агрессорам при опоре на СССР политику удовлетворения требований Германии и
Польши.
В связи с выдвижением
третьим рейхом притязаний в отношении Польши, появилась серьезная угроза подрыва
основ проводимой министром Беком политики балансирования. Германские требования
были представлены польской стороне 24 октября 1938 г. министром иностранных дел Иоахимом фон Риббентропом в беседе с польским послом в Берлине Юзефом
Липским. Берлин добивался включения Данцига в состав рейха, признания за Германией
права на экстерриториальную автостраду через «польский коридор», а также
присоединения к антикоминтерновскому пакту[33]. Этот пакт
намеревались пополнить консультационной частью, следовательно, Варшава обязалась
бы согласовывать свою внешнюю политику с Германией. Последнее являлось основным
пунктом германских притязаний. Требования Берлина не несли в себе ничего
нового, но на этот раз были соединены в один блок вопросы, которые Берлин хотел
«совокупно» урегулировать, проявляя не замечавшуюся ранее решительность[34].
Гитлер имел серьезный
повод, чтобы избрать именно этот момент для принятия основных решений
относительно Польши. Во-первых, польская акция против Чехословакии повлияла на
изоляцию Варшавы на международной арене. Это привело к тому, что преимущество в
германо-польских отношениях оказалось на стороне Берлина. Кроме того, в столице
рейха обольщались надеждой, что поляки будут благодарить Германию за помощь,
оказанную им в деле присоединения Тешинской Силезии к Польше. Во-вторых,
рассчитанный на четыре года немецкий план вооружений начал уже приносить
результаты. После его завершения, предусматривавшегося в 1940 г., Гитлер планировал начать войну с Францией. К этому времени Берлин должен был подчинить
Польшу своему влиянию, исключив, с одной стороны, возможность ее участия в
войне на стороне Парижа, с другой, - создав «буферную» зону,
отделяющую рейх от Советского Союза, которая была бы совершенно зависима и
подконтрольна ему[35].
Варшава пыталась усилить
свою позицию путем улучшения отношений с СССР, положение которого на
международной арене также не было благоприятным. Мюнхенский прецедент показал,
что и в будущем европейские проблемы могли бы разрешаться без участия СССР,
углубляя его международную изоляцию. «Официально Москва по-прежнему поддерживалась
так называемой политики коллективной безопасности. Однако можно допустить, что
после Мюнхена советские руководители в большей степени начали обращать внимание
на другую сторону своей политики, т. е. на усилия отыскать modus vivendi в
отношениях с Германией». В свою очередь, в министерстве иностранных дел
работали многие сторонники этого направления восточной политики рейха, которое
ориентировалось на линию Рапалло.
Сигналы о возможном
улучшении польско-советских отношений не вызвали энтузиазма в Берлине. Шаги
Варшавы однозначно интерпретировались немцами как завуалированная форма отказа
от германского предложения присоединиться к антикоминтерновскому пакту. Следует
согласиться с историком Войцехом Матерски, который, оценивая совместное
польско-советское коммюнике с точки зрения ухудшающихся отношений между Польшей
и Германией, утверждает: «...само коммюнике, равно как и реакция прессы,
вызванная этим документом под лозунгом сближения Варшавы и Москвы, частью
политических наблюдателей были оценены как антигерманская демонстрация. В этом
смысле западная польская политика получила дополнительные осложнения»[36].
5 и 6 января 1939 г. в Берхтесгадене и Мюнхене руководитель польской дипломатии провел беседы с Гитлером
и Риббентропом. Во время этих бесед немецкие политики, не прибегая еще к
угрозам, настойчиво повторили все свои прежние притязания. Гитлер утверждал
также, что рейх заинтересован в существовании сильной Польши, независимо от
того, какая политическая система будет господствовать в России, а наличие
сильной польской армии могло бы ослабить бремя военного бюджета Германии.
Риббентроп подчеркнул, что германские предложения не сводятся лишь к
территориальным проблемам, ибо рейх «прежде всего, безусловно, хочет укрепить
взаимоотношения» с Польшей. «Если министр Бек еще обольщал себя надеждой, что
ввиду польского отказа Германия не будет настаивать на своих октябрьских притязаниях,
а все предложения будут предъявлены Риббентропом по собственной инициативе, то
тогда его быстро избавили от подобного заблуждения»[37].
Несмотря на то, что польско-германские отношения ухудшались, а Берлин постепенно
усиливал давление на Варшаву, германская дипломатия не акцентировала внимание
на данном обстоятельстве на международной арене. Подобная позиция, вероятно,
вытекала из установки не раскрывать перспективы развития германо-советских
отношений.
Тем временем, в Москве
беспокоились о том, не будет ли использовано польской дипломатией в качестве
разменной монеты в переговорах с Германией только что принятое
польско-советское коммюнике. 7 января 1939 г. польский посол в Москве Гжибовский был вызван в Народный комиссариат иностранных дел, где состоялась его беседа
с Потемкиным. Содержание беседы Гжибовский затем передал в Варшаву: «Потемкин,
используя образные выражения, высказал опасение, что наша совместная декларация
может быть только маневром и предметом для торга. Я категорически заметил, что
если не признают независимость нашей политики как аксиому, то нашу политику
действительно трудно понять. Тогда Потемкин уточнил, что польское общественное
мнение, имея возможность выбирать между фашизмом и большевизмом, может скорее
избрать фашизм. Я ответил ему, что такой альтернативы нет, зато мы считали бы
так же нежелательным большевизацию Германии, как и гитлеризацию Советского
Союза»[38].
Положение Варшавы было
тогда трудным. С одной стороны, оживление отношений с СССР могло действительно
усилить ее позицию по отношению к Германии на международной арене, с другой −
этот шаг могли воспринять в рейхе как провокацию. Из-за этого польская
дипломатия избегала возможности использовать советскую карту[39].
Ряд «патриотически» настроенных историков отмечают непоследовательную
и враждебную позицию Польши по отношению к Советскому Союзу. Так, например, ими
отмечается, что 11 мая 1939 г., на следующий день после встречи
Потемкина с Беком, в Москве состоялась беседа вновь назначенного народного
комиссара иностранных дел СССР В.М. Молотова с польским послом в СССР В. Гжибовским.
Посол, действуя в соответствии с инструкцией своего правительства, заявил
Молотову: «Польша не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР
ввиду практической невозможности оказания помощи Советскому Союзу». При этом
высказывается мнение, что Советский Союз ожидал не помощи со стороны Польши, а
ее согласия на военное сотрудничество с СССР в случае нападения на нее гитлеровской
Германии.
Далее в развитие этой
доктрины, в качестве примера приводится тот факт, что 25 мая 1939 г. советский посол в Варшаве Н.И. Шаронов подтвердил Беку готовность
оказать военную помощь Польше, но предложение это было отвергнуто. Негативной
оказалась позиция Варшавы и тогда, когда в ходе англо-франко-советских переговоров
возник вопрос о пропуске через польскую территорию советских войск в случае
германской агрессии. Это стало одной из причин срыва трехсторонних переговоров
в Москве.
Однако,
по мнению автора, дальнейшее развитие событий показало «серьезность» и «правдивость»
намерений Сталина по оказанию Польши какой-либо помощи. 23 августа 1939 г. Молотов и Риббентроп подписали советско-германский договор о ненападении – «Пакт
Молотова – Риббентропа». В секретном приложении к договору, подлинник которого
до последнего времени не обнаружен, было зафиксировано противоправное решение о
фактической ликвидации независимого Польского государства и разделе его
территории между подписавшими договор сторонами. Сферы своих интересов Германия
и СССР разграничили по линии рек Нарев, Висла и Сан, а вопрос о желательности
сохранения разделенного государства решили окончательно выяснить позже,
договорившись определить его возможные границы «в порядке дружественного
обоюдного согласия».
Но, как показало развитие событий, Польша
переоценила добрую волю и роль своих западноевропейских союзников. В мае 1939 г. в Париже состоялись польско-французские военные переговоры, на которых договорились, что в
случае немецкого нападения на Польшу Франция большой частью своих вооруженных
сил предпримет наступательные действия против Германии. Между тем с самого
начала генерал Гамелен не очень серьезно воспринимал эти обещания. 4 апреля и
позже, 4 мая французские и британские штабы, согласовывая совместную акцию,
решили, что они смогут развернуть наступление только против Италии, а против
Германии в первые недели войны смогут предпринять только ограниченные
наступательные действия. Крупное наступление на Германию на Западном фронте, по
их мнению, стало бы возможным лишь в отдаленном будущем при активной помощи
США. Что касается союза с Польшей и Румынией, то тогда же было констатировано,
что такие союзы имели ценность только в том случае, если бы эти государства получили
помощь от Советского Союза и если бы таким образом был создан постоянный и
прочный Восточный фронт. Хотя польское правительство и польское военное
главнокомандование в любом случае были полны решимости оказать «рейху» активное
сопротивление, все же необоснованная вера в действительную помощь союзников
играла важную роль в принятии политических решений в 1939 г. и поддерживала в польской общественности волю к борьбе.
Возникает вопрос, были ли польские
правящие и военные круги, учитывая приближающийся глобальный конфликт,
проинформированы о подготавливавшейся в 1939 г. переориентации советской внешней политики по отношению к Германии, западным державам, Польше и другим
государствам Восточной Европы. Частичный ответ на этот вопрос мы можем найти в
меморандуме полковника Людвика Садовского, обобщившего работу 2-го отдела
Генерального штаба[40]. Этот меморандум был
подготовлен по распоряжению созданной во Франции при правительстве генерала
Владислава Сикорского комиссии, которая должна была расследовать причины
поражения Польши в 1939 г. Расследование проводилось на основе опросов и сообщений
190 сотрудников польской разведки. Той же самой проблемы касается написанный
после войны подробный отчет начальника Генерального штаба польской армии
генерала Вацлава Стахевича. Согласно приведенным здесь источникам и данным,
изменение позиции Советского Союза явилось для 2-го отдела большой неожиданностью.
Польский Генеральный штаб, как и министр иностранных дел Бек, предполагал, что германо-советское
соглашение абсолютно невозможно из-за глубоких идеологических противоречий, существовавших
между двумя политическими системами. В начале 1939 г. 2-й отдел обновил свое прежнее исследование высоко оценивавшейся им Красной Армии. В Варшаве
в общем не верили в активное выступление Советского Союза против Германии уже в
первые недели войны. Считалось, что он будет сохранять благожелательный
нейтралитет, что подтверждали многочисленные заявления представителей
советского правительства.
Против таких оценок (в том числе и
первого заместителя начальника 2-го отдела полковника Йозефа Эиглихта) говорили
поступившие сообщения о заседании Политбюро Центрального комитета в Москве, на
котором, как указывалось, выступили сторонники соглашения с Германией.
Руководитель самостоятельного отдела «Россия» (капитан Ниезбрзыцкий)
рассматривал это, однако, как советскую дезинформацию, 2-му отделу Генерального
штаба сообщили также что Великобритания и Франция стремятся отравить атмосферу
германо-советских отношений. Озадачивало отсутствие антисоветских акцентов в
речи Гитлера, произнесенной им по поводу спуска на воду броненосного крейсера «Бисмарк»,
а также заявление Молотова на 3-й сессии Верховного Совета (летом 1939 г.) о восстановлении торговых отношений с Германией[41]. Разведка пограничной
охраны в июне того же года информировала о выгрузке военной техники с немецких
судов в Ленинграде. И, наконец, польский военный атташе в Берлине в июне 1939 г. сообщил о высказываниях генерала Боденшатца, рекомендовавшего Польше принять предложения Гитлера,
поскольку отказ от них мог бы иметь фатальные последствия, так как Германия уже
длительное время ведет переговоры с Советским Союзом, которые, по слухам, успешно
продвигаются вперед. Это заявление было сделано Боденшатцем еще 30 апреля и
было направлено французскому военно-воздушному атташе в Берлине капитану Паулю
Штелину. Однако 2-й отдел отнесся к этому сообщению с пренебрежением как к еще
одной попытке оказать влияние на позицию Польши и подтолкнуть ее к уступкам.
1 сентября 1939 г. фашистская Германия напала на
Польшу. Вплоть до самого начала войны органы польской тактической и
стратегической разведки в Советском Союзе ничего не сообщали о каких-либо
особенных передвижениях советских вооруженных сил в направлении польской
границы. Лишь 1-5 сентября такие сообщения стали поступать в довольно больших
количествах, но к ним относились как к нормальной советской реакции на начало
войны. 12 сентября польский военный атташе в Париже прислал выдержку из коммюнике
французского 2-го отдела, содержавшую агентурные данные о том, что Советская
Россия якобы предпримет действия, направленные против Польши и Румынии.
Несмотря на это, советская акция 17 сентября, как однозначно указывают все
приведенные выше источники, явилась полной неожиданностью для польских военных
и правительственных кругов, которые находились тогда вблизи румынской границы и
еще намеревались защищать так называемый «румынский плацдарм».