Римское Право

наказания, следуемые за него, не вызывали сомнений (смертная казнь).

Следует добавить, что высшие магистраты республики не были связаны точным

определением того, что следует считать преступлением. В особых случаях они

могли решать этот вопрос по своему усмотрению. Во избежание произвола за

каждым римским гражданином признавалось право апелляции к народному

собранию. Решение последнего было окончательным.

Преступления раба рассматривались судом. У раба не было никаких

гарантий и никаких прав на защиту. Приговоренный к смерти, он, по обычаю,

сбрасывался с Тарпейской скалы.

6. Необыкновенно строгим формализмом проникнуты правила разрешения

имущественных споров, составляющие в своей совокупности гражданский

процесс. Наиболее известная из его форм - так называемый легисакционный

процесс предусматривал сложную процедуру.

Истец являлся к претору и делал заявление. Претор назначал день суда.

Ответчик вызывался самим истцом. Ему дозволялось применить силу.

Процесс протекал в форме борьбы за спорную вещь. Сначала истец, затем

ответчик налагают на нее (или ее часть, например, кусок дерна, если речь

идет о земле) палочку-виндикту. При этом они произносят установленные

обычаем формулы (каждая для данного случая). Тот, кто сбился или ошибся,

автоматически проигрывал дело.

От названия этой палочки происходит термин «виндикация», под которым

понимают истребование вещи из чужого неправомерного владения. По своему

происхождению виндикта - «укороченное» копье - символ древнего способа

завладения вещью.

По другому объяснению, “виндикация” происходит от vim dicere -

объявлять о применении силы.

С окончанием этой процедуры спорящие стороны заключали своеобразное

пари. Кто проигрывал дело - проигрывал и залог. Величина его равнялась

нередко половине иска.

На этом заканчивалась первая стадия процесса. Вторая стадия

заключалась в том, что назначенный претором судья - любой из римских

граждан, которого претор считал подходящим, рассматривал дело по существу:

выслушивал свидетелей, знакомился с документами, выносил решение.

При неявке одной из сторон (без уважительной причины) решение

автоматически выносилось в пользу ее противника.

Гораздо проще обстояло дело в том суде, которым ведал перегринский

претор. В спорах между иностранцами нормы Законов ХП таблиц были

неприменимы. Претор сам решал дело от начала до конца. Эта практика оказала

очень большое влияние на судьбы позднейшего (классического) римского права.

2. Римское право в период поздней республики и принципата

(классическое)

1. Последний век республики и первые два-три века империи были

временем полного расцвета римской классической юриспруденции. Уходит в

прошлое юридический формализм. Получают признание принципы «равенства

сторон», «справедливости», «доброй совести».

Авторитету Законов XII таблиц противопоставляется авторитет

«общенародного права», под которым стали понимать совокупность

установлений, общих для многих народов. Активным поборником этих новых

воззрений был нерегринский претор.

Не посягая на самый текст Законов XII таблиц, римские юристы изобрели

эффективный способ их игнорирования. Оба претора имели право издания

эдиктов, которыми они заявляли о своем вступлении в должность. В этих

эдиктах они стали постепенно проводить идеи, расходившиеся с Законами ХП

таблиц, и устанавливать правила, которыми должны были руководствоваться

судьи при рассмотрении дел. С течением времени преторский эдикт становится

в Риме важнейшим источником нового права, законотворческим актом. Каждый

новый, по обыкновению, претор подтверждал эдикт предшественника, вводил,

если считал нужным, новую норму. Таким образом создавалось то, что называют

«преторским правом».

Теперь надо было изменить положение претора в гражданском процессе.

Из пассивного наблюдателя его первой стадии следовало сделать его активным

творцом нового цивильного права.

Около 150 года до н.э. в гражданском судопроизводстве Рима происходит

подлинный переворот. Как и прежде, существовали две стадии. Как и прежде,

решение спора передавалось судье, назначенному приказом претора. Но судья

этот не был уже свободен в своем решении. Оно предписывалось формулой

претора. Отсюда и название самой формы процесса - формулярный.

Формула-указание, которой претор снабжал судью, могла содержать прямой

приказ сделать так, а не иначе, она могла предоставить судье некоторую

свободу - все зависело от обстоятельств дела. Но каждый раз судья был

обязан следовать полученной инструкции.

«Когда окажется, что Н.Н. должен А.А. 10 тысяч сестерций, то ты,

судья, присуди Н.Н. уплатить эту сумму, если нет, то оправдай».

Здесь говорится только об одном: выясни, должен ли Н.Н. такую-то

сумму денег истцу А.А. Если должен - пусть уплатит. Претор сознательно

уклоняется от вопроса о том, были ли соблюдены формальности, обязательные

при заключении договора займа. Его это не интересует. Руководствуясь тем,

что добросовестность требует возврата денег, претор говорит: «присуди».

Когда рабов продавали крупными партиями, обряд манципации совершали

далеко не столь строго. Случалось, что его вовсе не исполняли.

Недобросовестный продавец, ссылаясь на это упущение, мог потребовать

возврата рабов, оставив себе всю полученную за них плату. Но на пути его

стоял претор. Оперируя принципом доброй совести, противопоставляя Законам

XII таблиц свой собственный эдикт, претор отказывал такому истцу в иске, не

давал ему формулы, и таким образом притязание истца оставалось не

обеспеченным защитой суда («голым правом»).

В каком-нибудь другом случае претор мог столкнуться с иском

эманципированного сына, требующего участия в отцовском наследстве. Законы

ХП таблиц отказывали ему в этом: эманципированный, освобожденный из под

власти отца, не агнат. Но претор считал это несправедливым. И он

предписывал судье ввести эманципированного сына в его долю наследства.

Соответствующая формула гласила: «Если бы истец А.А. был наследником,

спорная земля принадлежала бы ему по квиритскому праву, и ты, судья,

присуди эту землю А.А., но при условии, что, как это по справедливости

требуют все другие наследники, истец внесет в общую наследственную массу и

свое собственное имущество, каким бы образом оно ни приобретено».

Так возникает новая форма собственности, отличная от квиритской. Ее

называют преторской или бонитарной (от слов «in bonis» - «в имуществе»).

Охраняет ее преторское право, защита претора.

В своем завершенном виде преторская формула стала представлять собой

совокупность трех частей: интенции, эксцепции и кондемнации.

По установившейся традиции, судья, истец и ответчик, когда дело шло о

каком-нибудь чисто теоретическом рассмотрении должной формулы иска,

получили в римской правовой науке свои особые клички: судья - это Октавий,

истец именуется Авлом Агерием, ответчик - Нимерием Нигидием.

Интенция в переводе с латыни означает «обвинение», «намерение». Это,

так сказать, требовательная часть формулы: она содержит указание на предмет

иска и его правовое основание. Если сумма была точно обозначена, претор

вписывал ее в интенцию, если ее следовало установить в ходе судебного

разбирательства, претор предоставлял это судье.

Поначалу, возможно, формула претора состояла главным образом из

интенции, снабженной репликой претора, предназначавшейся судье (совет,

указание).

C течением времени формула приобретает триединую форму: за

интенцией следует эксцепция и кондемнация.

Эксцепция, то есть в переводе - возражение, протест, особое мнение,

заявлялась, разумеется, ответчиком, и если она была резонной, то есть

опиравшейся на закон, «добрую совесть» или «справедливость», претор

соответствующим образом формулировал свое указание судье в третьей и

последней части формулы.

Таким образом в Риме утверждается новая форма правосудия по

гражданским спорам - так называемый формулярный процесс, постепенно, хотя и

не окончательно вытесняющий процесс легисакционный.

Как легко видеть, самой существенной частью формулы была эксцепция, ибо

именно с ней следует связывать то новое, что вводил претор в римское право.

От того как претор относился к возражению ответчика, принимал ли он его или

отвергал (полностью, частично) зависело и содержание кондемнации, то есть

резолютивной части формулы, а значит, и решение спора вообще - как данного

спора, так и будущих, ему подобных.

Следствием новых порядков было стирание граней между известными нам

res mancipi и res пес mancipi. Вместе с ними исчезает постепенно и старая

манципация.

2. Помимо преторских эдиктов источниками нового римского права

сделались распоряжения императоров, постановления сената, консультации

юристов.

Наиболее известные юристы получали право давать толкования законов,

которые были обязательны для судов. Толкования юристов были впоследствии

систематизированы и составили самую значительную часть кодификации

императора Юстиниана (так называемые Дигесты).

По теории римских юристов, всю совокупность правовых велений следовало

подразделять на две части - право частное и право публичное. К последнему,

по известному определению Ульпиана (Ш в. н. э.), принадлежат все те нормы,

которые «относятся положению римского государства» как целого; напротив,

"частное право” имеет дело с тем, что касается «пользы отдельных лиц».

Таким образом, храмы и дороги, например, были объектом регулирования

«публичного права»; отношения собственности, семейные, наследственные и пр.

- областью «частного права».

Деление это было признано в средние века в тех странах, где было

заимствовано римское право. Оно укоренипось в буржуазном праве.

3. В конце республики, с тех пор как окончательно утверждается принцип

поземельной частной собственности, получает развитие институт владения

(possessio), под которым понималось всякое фактическое господство лица над

вещью, соединенное с желанием осуществлять эту власть для себя.

Самым распространенным видом владения было владение провинциальной

землей: ею можно было пользоваться, присваивать приносимый ею доход. Однако

право верховной собственности на эту землю принадлежало всему римскому

государству, и владелец ее был обязан потому платить налог. В тех случаях,

когда фактическое обладание вещью сочетается с правом распоряжения ею,

имеет место право собственности, но не владения.

Основанием для возникновения владения не могут быть, следовательно, ни

купля-продажа, ни наследование. Владение возникает из добросовестного (без

применения хитрости или насилия) пользования вещью, собственник которой

либо неизвестен, либо не заявляет протеста, либо безвестно отсутствует.

В конце империи было признано, что тридцатилетнее добросовестное

владение вещами давало на них право собственности (приобретательная

давность).

Беспрепятственно могли быть присвоены заброшенные земли, дикие звери

и рыба, впервые открытые клады, вновь открытые земли и т. д. - одним

словом, вещи, не бывшие в чьей-либо собственности.

Никому не принадлежащими были объявлены вещи, захваченные на войне.

Римские юристы оправдывали этот способ завладения тем, что война

представляет собой возвращение к «естественному состоянию» вражды всех

против всех, которое, по их мнению, существовало до возникновения

государства. Отсюда выводилось в более широком смысле право на военный

трофей вообще.

Практическое значение института владения заключалось в той защите,

которую давало ему право. До тех пор пока лицо, заявляющее себя

собственником вещи и требующее ее изъятия у несобственника-владельца, не

докажет законности своих притязаний и не добьется соответствующего

судебного решения, претор окажет владельцу всю возможную защиту.

Самовольное изъятие владения было запрещено.

Представим себе следующий казус. Чужая лошадь, спасаясь от волков,

забежала на двор к Н.Н. В течение некоторого времени Н.Н., сделавшийся

добросовестным владельцем лошади, работал на ней. Затем заявилось некое

лицо, потребовавшее возврата лошади. Оно привело с собой свидетелей. Обязан

ли Н.Н. удовлетворить это требование? Если обязан, то может ли столь

упрощенный порядок разрешения споров гарантировать от обмана? Будет ли он

обеспечивать справедливые претензии владельца о возмещении расходов на

лечение и прокорм лошади (если он считает их превосходящими принесенный

лошадью доход)? Чем отличается подобный способ изъятия от самоуправства? А

что, если предметом аналогичного спора будет засеянное поле?

Вопросы эти сами по себе содержат должный ответ: особая защита,

даваемая институту владения, вытекала из необходимости удовлетворить

экономический интерес, порождаемый взаимными отношениями частных хозяйств.

Близким по своей юридической природе к владению римские юристы

считали держание. Под держанием точно так же понимали пользование, лишенное

права распоряжения вещами. Однако в данном случае речь шла о вещах,

собственник которых хорошо известен. Держанием являются отношения,

создаваемые договором найма квартиры, орудий труда, рабочего скота и других

вещей.

Если, например, некое лицо заявит иск о признании квартиры, сданной

нанимателю, своей, ответчиком будет, естественно, не квартиронаниматель, но

только квартирохозяин. Потому, между прочим, мы говорим в данном случае не

о владении, а о держании, т. е. «посредственном владении».

4. Определение права собственности (proprietas), заимствованное многими

буржуазными кодификациями, было дано римскими юристами. Они понимали под

ним наиболее полное, наиболее «абсолютное» право пользоваться и

распоряжаться вещами. Пользоваться - значит извлекать выгоду; распоряжаться

- значит определять судьбу вещей (вплоть до уничтожения).

Но как бы ни было абсолютно право собственника, оно не может быть

«неограниченным». Ограничения эти делаются неизбежными вследствие

противоположности интересов одного собственника интересам другого

собственника.

Многие ограничения были установлены еще Законами XII таблиц. Никто,

например, не мог сажать деревья ближе 2,5 футов (75 см) от забора, чтобы

тень, которую они дадут, не приносила вреда соседу. Никто не мог

перегораживать реку на своем участке так, чтобы остановилась мельница на

нижележащем участке, и т.д.

Особой формой ограничения права собственности является «право на чужую

вещь», или сервитут. Различались вещные и личные сервитуты.

Право проведения воды через чужой участок, вызванное хозяйственной

необходимостью, было примером вещного сервитута, которым римское право

обременяло одного собственника в пользу другого собственника. В городе был

установлен сервитут, дававший право одному домовладельцу проложить трубу

клоаки или водопровод через двор соседа.

Примером личного сервитута, или узуфрукта, может быть предоставление

неким лицом своей кормилице права пожизненного пользования комнатой, частью

дома, садом и пр.

Всякий новый собственник должен был считаться с личным сервитутом:

кормилица пользовалась своей комнатой пожизненно, хотя бы сменилось

несколько хозяев.

5. Древние формы договорных отношений были опутаны строгими

формальностями. Не следует думать, что это было результатом одного только

несовершенства экономических отношений, культуры, юриспруденции, хотя и

это, конечно, сказывалось.

Театрализованное представление, связанное с договором покупки вещей

«рес манципи», должно было способствовать запоминанию сделки, а та особая

торжественность, которая при этом царила, имела целью предостеречь против

легкомысленного отношения к выполнению договора, подчеркнуть неотвратимость

исполнения. И это удавалось.

Определяя существо (содержание) обязательства, римский юрист Павел (III

в. н.э.) писал: «Сущность обязательства... состоит в том, чтобы связать

другого перед нами, дабы он дал что-нибудь или сделал, или предоставил»

(эти три действия выражаются по латыни словами: dare, facere, pracstarc).

Соответственно слово solvere означало «исполнение обязательства», буквально

- «развязать», «выполнить».

Древнейшим типом договора был в Риме договор словесный, или вербальный.

Для его действительности требовалось произнесение определенных слов,

особенно «даю», «сделаю».

«Вербальное обязательство, - пишет Гай, возникает посредством вопроса

и ответа, например, обещаешь ли дать... (что-нибудь)? - обещаю; дашь ли? -

дам: ручаешься ли? - ручаюсь; сделаешь ли? - сделаю».

Весьма вероятно, что в самое древнее время вербальный договор

скреплялся клятвой.

Вербальный договор был очень удобен при некоторых сделках, например при

займе. Не надо было называть ни суммы займа, ни величины процента. «Дашь ли

сто?» - спрашивал кредитор. Словом «даю» должник связывал себя. И никого

больше не могло интересовать, что именно скрывается за суммой «сто» до тех

пор, пока и займовые операции не оказались под контролем государства.

С течением времени вербальные договоры стали терять свой строго

формальный характер. Из обязательства словесного стало возникать

обязательство письменное. Римские юристы вынуждены были признать законной и

Страницы: 1, 2, 3