А. Гамильтон и американская Конституция

адвокат, один из отцов-основателей нового государства и министр финансов в

федеральном правительстве, не переставал жаждать военной славы. Не имея

официальной военной должности, он организовал и возглавил вооружённый

отряд, который, перейдя через горы Пенсильвании, подавил Спиртной бунт. В

1798 году, когда война с давним противником, Францией, казалась весьма

вероятной, он приложил все силы к тому, чтобы стать заместителем

главнокомандующего: возраст и состояние здоровья делали Вашингтона лишь

номинальным главой армии. Упорно работая над созданием армии, Гамильтон

вынашивал свою мечту: возглавить американские вооружённые силы, которые с

помощью британского флота изгонят испанцев из их колоний и сделают англо-

американцев финансовыми хозяевами обоих американских континентов.

Военная мощь притягивала Гамильтона и с психологической точки зрения: в

ней воплощались решительность, власть и сила – черты, которые он хотел

видеть в политическом лидере. Но военная сила была и неотъемлемой частью

его концепции государственной деятельности. Среди многих причин, по которым

Гамильтон считал американцев таким неподатливым материалом – они неохотно

участвовали в создании национального величия, которого он хотел для них, –

была их глубокая враждебность к профессиональным вооружённым силам. Будучи

сторонниками добровольных вооружённых формирований и опасаясь регулярных

армий, американцы, как считал Гамильтон, не понимали необходимости

организованной и обученной армии, присутствие которой обеспечивало бы

уважение к федеральному правительству за границей и способствовало

поддержанию законности и порядка внутри страны. Гамильтон возьмёт на себя

задачу создания армии так же, как задачу развития индустриального сектора в

экономике. Гамильтон – государственный деятель не хотел оставаться

безоружным.

Его идея создания американской армии наиболее полно проявилась в 1798 –

1800 годы, когда Гамильтон командовал соединением, образованным после дела

«Икс-игрек-зет». По его замыслу профессиональная армия должна была в корне

отличаться от преобладавших тогда добровольных отрядов и ополчения.

Гамильтон видел недостатки этих отрядов – они служили интересам штатов,

ставя их выше общенациональных, а в политическом отношении были ненадёжны,

так как в любой момент могли занять скорее сторону недовольных граждан, чем

центральной власти. И помимо того, что Гамильтон опасался их вовлечения в

политику, они оскорбляли его стремление к эффективности и порядку.

Армия, которую, по мнению Гамильтона должно иметь центральное

правительство, будет так же хорошо организована и действенна, как ранее

созданная им финансовая система. Работая, как обычно, без устали, он

предусмотрел все аспекты её создания. Для подготовки профессиональных

военных необходима военная академия. Гамильтон не только настаивал на её

создании, но и разработал требования к преподавателям и учебные программы.

Он занялся также организацией интендантской службы, проведением парадов,

определением задач различных воинских формирований и вопросами военной

тактики. Гамильтон хотел, чтобы американские солдаты даже маршировали,

буквально следуя его указаниям: «Длина шага – это вопрос первостепенного

значения в тактике пехоты. В уставах других государств в этом наблюдаются

различия… Правильный стандарт следует определять, исходя из природных

данных, и принять за правило обычный шаг человека среднего роста, скажем,

пяти футов и восьми дюймов». (Хотя Гамильтона часто считали невысоким, он

был человеком среднего роста – пяти футов и семи дюймов.)[43]

Исходя из концепции Гамильтона, профессиональная армия предназначалась

для действий внутри страны, а также при конфликтах с другими государствами.

Идея использования общенациональной армии как инструмента для ликвидации

внутренних политических беспорядков неоднократно высказывалась в

«Федералисте»:

«Нельзя отрицать, что бывают случаи, когда национальное

правительство вынуждено применять силу… независимо от того, имеем ли мы

одно правительство для всех штатов, или разные правительства для их

различных комбинаций и даже если произойдёт полное отделение штатов,

порой возникает необходимость применения силы, составленной по-иному,

чем ополчение, для обеспечения мира сообщества и поддержания

справедливого авторитета законов против насильственного их попрания в

восстаниях и мятежах».[44]

Гамильтона не тревожила перспектива применения вооружённых сил против

бунтующих граждан. В 1790-е годы, во время алкогольного бунта, восстания

Фриза и выступлений в Вирджинии против законов об иностранцах и

подстрекательстве к мятежу, он был одним из главных сторонников их

подавления с помощью вооружённых сил. Однако, Гамильтон последовательно

отстаивал точку зрения, что их задача – не уничтожение мятежников, а их

устрашение. «Прибегая к оружию, правительство должно быть подобно

Геркулесу, вызывая к себе уважение лишь демонстрацией силы». У тех, кто

бросает вызов федеральной власти, один только вид армии Гамильтона должен

был отбивать охоту к выступлениям.

Примером показательного применения вооружённых сил в целях удаления

внутренних «опухолей» явился для Гамильтона Спиртной бунт. Нараставшее

возмущение на западе Пенсильвании в связи с введением акциза на виски

вызвало не только резкие массовые выступления против центрального

правительства, но и нападения на сборщиков налога. Увидев в этом серьёзное

противостояние центральной власти, Гамильтон заявил, что «наступил решающий

момент, когда необходимо определить, в силах ли правительство охранять свою

сласть». В этом случае Гамильтоном руководили и личные мотивы: участники

Спиртного бунта выступали против ведённого им налога и его системы

фундирования. Вероятно, это и послужило причиной преувеличения им не только

угрозы федеральной власти со стороны бунтовщиков, но и военной опасности.

«Мятежники проявляют активность и инициативу», – заявил он.

Встретив сопротивление, Гамильтон настаивал на уместности немедленного

обращения к силе. Хотя власти штатов призывали к проведению переговоров, а

президент Вашингтон тянул время, желая заручиться поддержкой конгресса в

случае применения военной силы, Гамильтону не терпелось ввести войска. Его

цель была скорее политической, чем чисто военной, символической

демонстрацией силы, а не стремлением к кровопролитию. «Сила должна быть,

если это удастся достичь, впечатляющей, такой…, которая в состоянии

отпугнуть от противостояния власти, не допустить кровопролития и обеспечить

достижение поставленной цели».

Будучи с давних пор настойчивым и последовательным сторонником создания

вооружённых сил, Гамильтон просил разрешения президента – и получил его –

выступить вместе с войсками и разделить с ними все связанные с этим

опасности. Когда перед тяжёлым горным переходом главнокомандующий покинул

отряд, Гамильтон оказался командующим де-факто, то есть, в ситуации,

которой он, несомненно, ждал. По мере прохождения отрядов через западную

Пенсильванию выступления фермеров прекратились, и Гамильтон несказанно

радовался не только успешному устрашению недовольных, но и утверждению

позиции федералистов как защитников создания общенациональных сил.

При рассмотрении вопроса об использовании американских военных сил в

международных конфликтах он был более осторожен. Однако, как ни дорога была

ему воинская слава, в нём возобладал финансист, понимавший, насколько

губительна война для международной торговли и финансов. Милитаристский дух

сдерживало и понимание военной слабости Америки по сравнению с Англией и

Францией. У Гамильтона уже была возможность выступить в качестве Геркулеса

перед собственными гражданами, но перед лицом великих европейских держав

Америка была «Геркулесом, который находился ещё в колыбели». Поэтому

Гамильтон неоднократно предостерегал от участия в вооружённых конфликтах,

как с англичанами, так и с французами. Соединённые Штаты, предупреждал он в

1795 году, должны «воздерживаться от войн ещё десять – двенадцать лет»,

пока «не достигнут зрелого возраста». У него не было желания

противопоставить Соединённые Штаты Америки армиям и флотам Европы, пока

американцы не овладеют навыками профессиональных военных и не создадут

экономическую и организационную базу для своей мощи.

Вопросы коммерции и финансов, а трезвое понимание американской военной

слабости сдерживали пыл Гамильтона, однако, перспектива захватить колонии

ослабленной Испании смела все преграды. Перед соблазном создания империи

такой государственный деятель, как Гамильтон устоять не мог. Конечно,

подобное стремление владело многими сторонниками Гамильтона, но их взгляды

были обращены на Запад вообще, к захвату огромных новых территорий.

Гамильтону Запад не был нужен. Он опасался, что форсированное заселение

западных территорий растянет и без того непрочную ткань центральной власти

и обострит нехватку рабочей силы в индустриальных районах на Востоке

страны. Его взгляд был обращён не Южную Америку, на создание империи

финансово-торговой, а не территориальной и сельскохозяйственной. Его

имперские устремления были одновременно и более грандиозными и более

милитаристскими.

Александр Гамильтон будучи во время войны адъютантом Вашингтона стал

свидетелем тяжелого положения американской армии в сражениях с английскими

регулярными частями. Этот опыт он после войны использовал в качестве

аргумента в защиту создания американской регулярной армии. В статье 25

Федералиста он пишет: …я ожидаю, что мне заявят об ополчении страны как ее

естественном форпосте, всегда могущем обеспечить национальную оборону. Этой

доктрине мы, по существу, обязаны тем, что едва не потеряли свою

независимость. Она обошлась Соединенным Штатам в миллион долларов, которые

могли быть сохранены. Факты из нашего собственного прошлого свидетельствуют

о том. Что нельзя полагаться на такую опору. И они настолько свежи в нашей

памяти. Что нас не введут в заблуждение такие разглагольствования.

Правильные операции в войне против регулярной и дисциплинированной армии

успешны только при применении такой же силы – соображения экономики. Не

менее чем стабильности и успешного ведения дел. Подтверждают это положение.

Американское ополчение в ходе прошлой войны своей доблестью во многих

случаях воздвигло вечные памятники своей славе. Однако самые храбрые воины

чувствуют и знают: одними их усилиями, как бы ни были они велики и ценны,

нельзя было добыть свободы для их страны. Война. Как и многое другое,

является наукой, которую можно постичь и усовершенствовать прилежанием,

упорством, временем и практикой».

На протяжении всей государственной деятельности Гамильтона не покидала

мечта об американском господстве. Случай осуществить её представился в 1798

– 1799 годах. Уверенный, что Соединённые Штаты вступят в войну с Францией,

он вместе со своим другом Руфусом Кингом, американским посланником в

Англии, разработал план по захвату колоний Испании, бывшей в то время

союзницей Франции. Гамильтон информировал Кинга, что англичане предоставят

военный флот.

«Я рад, что главным участником будут Соединённые Штаты: они

обеспечат необходимые сухопутные силы. Вполне естественно, что

командование будет возложено на меня… По достижении поставленных целей

будет провозглашена независимость отделённой территории во главе с

губернатором и установлены совместные гарантии участвующих сторон,

предусматривающие равные привилегии в сфере финансов».[45]

В последующих письмах Кингу и другим лицам Гамильтон проявлял такое

воодушевление, что даже не задавался вопросом о том, как получить санкцию

президента Адамса (не одобрявшего имперские авантюры и глубоко не

доверявшего Гамильтону) на проведение подобной экспедиции. Несмотря на то,

что Адамс предпринимал шаги к установлению мира с Францией и противился

любым имперским проектам, Гамильтон был весь во власти риторических

мечтаний о судьбах страны и о её предназначении. Он заверял Кинга, что

«страна очень скоро займёт положение, соответствующее её великой судьбе,

величественной и полной свершений». Он просил сенатора Джеймса Ганна

обеспечить ассигнования на приобретение мортир для «наступательных

операций», поскольку с началом войны с Францией «в пределах нашей

досягаемости окажутся весьма соблазнительные объекты». Империя, которую

Гамильтон мечтал создать с помощью Англии, должна была дать невиданные

преимущества американским финансовым интересам и принести ему славу и

величие. Исторические устремления государственного деятеля-аристократа

Гамильтона осуществлялись с созданием современной капиталистической

экономики и окончательным утверждением империализма.

Таким образом, в стране, где формировалось демократическое общественное

самосознание, Гамильтон был склонен считать свою деятельность образцом

аристократической власти, что оборачивалось для него непониманием и даже

оскорблениями. В данном случае не имеется ввиду власть, передаваемая по

наследству. Это скорее откровенное утверждение власти политической элиты,

которая держится особняком от народа в целом. Она гордится своими талантами

и мудростью, и её притязания на политическое руководство основываются на

утверждении, что именно она лучше всех знает, как способствовать благу

общества.

Гамильтон выдвинул идею лидерства аристократии, несмотря на бурю

демократических и эгалитарных страстей, поднятую Американской революцией.

Освободившись от власти англичан, американцы поставили под вопрос

существование любой власти, не исходящей непосредственно от суверенного

народа. Наиболее радикальные деятели, такие как Томас Пейн, высказывали

сомнения относительно каждого, кто ставил себя выше масс. Но противоречия в

экономике и разочарования в политике, возникшие в десятилетие между

принятием Декларации независимости и Конституции, возродили стремление к

власти и лидерству, особенно среди джентри. Наиболее аргументированные

концепции руководства, возникавшие в эпоху основания государства, отражали

консерватизм элиты и более радикальные позиции джентри, стремившихся

сохранить превосходство в новом и бурно развивающемся демократическом

политическом мире.

Большинство создателей конституции 1787 года надеялись, что созданные

государственные институты и отдалённость центрального правительства охладят

демократические страсти. Однако. Гамильтон был убеждён, что главная роль

принадлежит лидерству. Видя во французской революции лишь буйство толпы и

террор, Гамильтон утверждал, что только предлагаемое им лидерство

аристократии способно защитить свободное, но упорядоченное общество от

американского варианта правления кровожадных якобинцев. Таланты

«государственного мужа», который ценит будущую славу выше популярности и

власти, необходимы для подчинения «демагога», умеющего манипулировать

массами и использовать их недовольство.

Выдвинутая Гамильтоном концепция руководства аристократии была чисто

американской. Строй, в защиту которого он выступал, не связан традициями и

навязчивой идеей сохранения стабильности. Это должен быть подвижный, гибкий

строй, защищённый от демократического неистовства, чтобы успешно развивать

динамичную экономику. Там, где классические добродетели аристократии

сталкивались с такими разрушительными пороками, как алчность и честолюбие,

Гамильтон собирался использовать их в качестве исходного материала. Его

задачей было не воспитание активных членов общества, гражданская

обязанность которых защищать республику, а скорее, создание класса

капиталистов, чья предпринимательская деятельность и энергия будут

способствовать её процветанию. Умеряя активность народа, стремление

которого к ничем не ограниченной свободе ставило под угрозу «свободу

подлинную» – порядок, собственность и религию, – он стремился показать

американцам, как они могут стать процветающими, сильными и, следовательно,

счастливыми.

Наиболее яростными критиками государственной деятельности Гамильтона

были его выдающиеся противники – Джон Адамс и Томас Джефферсон. Адамс,

будучи президентом, считал, что успехи Гамильтона основываются на обмане и

хитрости. Увольняя военного министра Джеймса Макгенри за приверженность

идеям Гамильтона, Адамс возмущённо заявил, что «Гамильтон – это интриган,

величайший интриган в мире, человек, лишённый моральных принципов,

незаконнорожденный и такой же чужеземец, как Элберт Галлатин». Джефферсон,

в свою очередь, утверждал, что методы и цели Гамильтона не имеют законного

права на существование в американском государственном устройстве. Он

рассматривал Гамильтона как лидера «англиканской, монархической и

элитистской партии». Система Гамильтона, заявлял он, «проистекает из

принципов, противоречащих свободе, и рассчитана на подрыв и уничтожение

республики».

И Адамс и Джефферсон относились к преобразованиям Гамильтона лишь как к

опасному умыслу и явно преувеличивали их угрозу для сохранения республики.

Ни тот, ни другой не понимали причин силы и успехов своего врага.

Гамильтон, действительно, проявлял склонность к интригам, но он был слишком

откровенен и импульсивен в своих высказываниях и поэтому не мог стать очень

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11