Эволюция и происхождение человека

спецификой суггестии в ее окончательном виде. То, что невозможно для

отдельного организма (одновременная реакция на два противоположных

стимула), возможно в отношениях между двумя организмами, ибо второй

организм реагирует не прямо на эти стимулы, а посредством реакций первого,

выражающих и несовместимость стимулов и одинаковость их действия. Для

второго индивида это реагирование первого — внешняя картина, а не

собственное внутреннее состояние. Он-то может совместить

отдифференцированные в мозгу первого индивида звук и предметное действие,

слово и вещь, и адресовать такой сдвоенный сигнал обратно первому (или кому-

нибудь). И тот испытает ПОТРЯСЕНИЕ! Это выявленное и выделенное здесь

совершенно уникальное явление назовем «дипластией». Полустершимися следами,

но достаточными для демонстрации природы дипластии могут послужить

метафоры, или еще больше — речевые обороты заклинаний. Дипластия — это

неврологический, или психический, присущий только человеку, феномен

отождествления двух элементов, которые одновременно абсолютно исключают

друг друга. На языке физиологии высшей нервной деятельности это затянутая,

стабилизированная ситуация «сшибки» двух противоположных нервных процессов,

т.е. возбуждения и торможения. Но при «сшибке» у животных они, после

нервного срыва, обязательно снова разводятся, а здесь остаются как бы

внутри скобок суггестивного акта. Дипластия — единственная адекватная форма

суггестивного раздражителя ЦНС (центральной нервной системы): незачем

внушать человеку то, что порождают его собственные ощущения и импульсы, но

мало того, чтобы временно парализовать последние, внушающий фактор должен

лежать вне норм и механизмов первой сигнальной системы. Этот фактор в лице

дипластии биологически «бессмыслен», «невозможен» и вызывает реакцию на

таком же уровне — как бы невротическом, но далеко не мимолетном, а

постоянном для сферы общения. То, что у животных — катастрофа, здесь в

антропогенезе, используется как фундамент новой системы. То, что у животных

физиологи традиционно (хотя и вряд ли верно) рассматривают как патологию

нервной системы, в генезисе второй сигнальной системы преобразуется в

устойчивую форму. «Ультрапарадоксальная фаза» для человека в отношении

высшей нервной деятельности на уровне второй сигнальной системы стала

пожизненной, лишь несколько отступая в пожилом возрасте (что ошибочно

воспринимается, как умудренность, на самом же деле это — потеря нюансов в

мыслях). Создание устойчивых нелепостей, или абсурдов, типа «то же, да не

то» и было тем самым выходом на уровень, немыслимый в нервной деятельности

любого животного. Последующая история ума была медленной эволюцией средств

разъединения элементов, составляющих абсурд, или дипластию. Этому

противоречивому объединению соответствует какая-то эмотивная реакция,

которая свидетельствовала об абсурде и нуждалась в нём. Следом этого

остается факт, выраженный в т.н. законе А. Элькоста: всякое человеческое

чувство в норме амбивалентно (внутренне противоречиво). Дипластия

воспроизводит как раз то одновременное наличие двух противоположных друг

другу раздражении, которое «срывает» нормальную ВЫСШУЮ нервную деятельность

у животных. Животное имеет дело либо с «тем же» раздражителем, не отличая

новый от прежнего, т.е. пренебрегая их различиями, либо «не с тем», т.е.

дифференцируемым. Напротив, то отождествление, о котором идет речь, ничего

общего не имеет с их смешением: где есть смешение, там нет удвоения, нет

обобщения. Дипластия — такая операция, где между двумя предметами или

представлениями налицо

1) очевидное различие или независимое бытие и

2) сходство или слияние.

Если нет и того и другого хоть в какой-то степени — отождествление

невозможно. Создание дипластии — сублогика: преодоление дипластии —

формальная логика. Преодоление дипластии можно определить так же, как

деабсурдизацию абсурда. Обычно абсурд (бессмысленность, нелепость)

выступает просто как невыполнение условий логики. Но можно и перевернуть:

логика — это невыполнение условий абсурда. И получится тогда более широкое

обобщение. Условия абсурда — это противопоставления трем основным законам

логики:

1) обязательность многозначности (минимум двусмысленности), т.е. А (

А,

2) обязательность противоречия.

3) вместо «или-или» — «и-и».

В таком случае, всякую логичность следует рассматривать как нарушение

этих правил. Далее, есть возможность эти формулировки свести к одной

позитивной. А именно, формулой абсурда может служить А = В. Два элемента —

А и В — различны, но они и тождественны. Оба элемента пары, по определению,

должны быть столь же несовместимы друг с другом, как нейрофизиологические

явления возбуждения и торможения. И в самом тесном слиянии они не

смешиваются. Собственно, к физиологическому антагонизму возбуждения и

торможения восходит всякое явление функциональной оппозиции в человеческой

психике, включая речь (фонологическая и синтаксическая оппозиция). Но

человек в дипластии не может сливать возбуждение и торможение, — он может

сливать в дипластии два раздражителя противоположного знака. Эта спайка —

явление особого рода: в глубоком прошлом бессмыслица внушала священный

трепет или экстаз, с развитием же самой речи, как и мышления, бессмысленное

провоцирует усилия осмысления. «Речь есть не что иное, как осмысление

бессмысленного» Дипластия под углом зрения физиологических процессов - это

эмоция, под углом зрения логики — это абсурд... Но это не значит, что

дипластия принадлежит исчезнувшему прошлому. Прошлое живет. Не видно, чтобы

люди склонны были отказаться от ее чар, лежащих во всём, что священно и

таинственно, что празднично и ребячливо. Растущий строгий ум туго и

многообразно переплетен в цивилизациях мира с доверчивым бездумьем и с

причудливыми фантазиями.

ДИВЕРГЕНЦИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ВИДОВ

Теперь видно, что главной проблемой антропогенеза уже становится не

морфологическое отличие Homo sapiens от предковой формы, а его реальные

отношения с ней. Человек не мог не находиться в тех или иных отношениях с

видом, от которого он стал отличаться и отделяться. Пора отбросить все те

несуразицы, которыми замусорена проблема становления Homo sapiens. Научной

несообразностью является взгляд, будто все особи предкового вида

превратились в людей. Еще бессмысленнее думать, что они перестали рождаться

на свет с тех пор, как некоторые путем мутации стали людьми. Не лучше и

идея, что немногие, ставшие людьми, в короткий срок лишили кормовой базы

всех отставших и те быстро перемерли: на Земле до сих пор остается довольно

пищевых ресурсов для множества видов животных. Упорно избегается тема о

реальных взаимоотношениях двух разновидностей вида Troglodytes, в ходе этих

взаимоотношений ставших подвидами, а затем и разными видами, продолжая и на

этом таксономическом уровне находиться в биологических отношениях друг с

другом (таких, как промискуитет и каннибализм). И что касается человека

(Homo sapiens), то он появляется всего лишь 35-40 тысяч лет тому назад. Его

исторический марш, обгоняющий темпы изменения окружающей природы, т.е.

обретающий относительное самодвижение и ускорение (при неизменности

телесной организации), начинается и того много позже. Начало такого

самодвижения следует отсчитывать лишь с неолита, эти недолгие восемь тысяч

лет человеческой истории по сравнению с масштабами биологической эволюции

можно приравнять к цепной реакции взрыва. История людей — взрыв! В ходе ее

сменилось всего несколько сот поколений. Толчком к взрыву послужила бурная

дивергенция двух видов — Troglodytes (палеоантропов) и Homo pre-sapiens,

стремительно отодвигавшихся друг от друга на таксономическую дистанцию

подвидов, видов, родов, семейств и, наконец, на дистанцию двух различных

уровней самоорганизации материи — биологической и социальной. Только

существование крайне напряженных экологических отношений между обоими

дивергирующими видами может объяснить столь необычайную быстроту данного

ароморфоза: отпочковывания нового, прогрессивного вида. К тому же, с самого

начала дивергенция не сопровождалась размежеванием ареалов. Наоборот, в

пределах одного ареала происходило крутое размежевание экологических ниш и

форм поведения. Следовательно, перед нами продукт действия некоего особого

механизма отбора, противоположного дарвиновскому, «естественному». Уж очень

специфично то, что возникло: вид, отличающийся инверсией процессов высшей

нервной деятельности: «животное наоборот». И проблема антропогенеза в

точном и узком смысле сфокусирована на сравнительно недолгом интервале

времени, но крайне насыщенном. «Загадка человека» полностью включена в

неисчерпаемо сложную тему дивергенции палеоантропов и Homo pre-sapiens. В

переводе на хронологию длина этого интервала всего лишь 15-25 тысяч лет, на

нём-то и укладывается всё таинство дивергенции, породившей людей.

Практически все сообщества высших животных строят свои взаимоотношения

иерархически, образуя привилегированные ступени из альфа, бета, гамма (и

т.д.) — особей. И всегда существует определенный уровень внутривидовой

агрессивности. Понятно также, что это «неравноправие» должно обостряться в

неблагоприятных, экстремальных условиях. Но лишь у позднейших гоминид

(троглодитов), предтеч людей, это «иерархическое строительство» дошло до

устойчивой смертоносной агрессивности, что и привело к осознанию (уже —

человеком!) реальной смертельной опасности, исходящей от внешне такого же,

как и он сам существа. «Такой — да не такой» («Федот, да не тот!») — это и

была та самая первая дипластия, тот страшный абсурд, который привел к

первейшему проблеску гоминизации животного, что и стало детонатором

взрывоподобного становления рассудка. Именно таким образом и происходит

страшное открытие человека (также и в смысле открытия нового — уже

собственно человеческого — пути): «Я могу быть убит таким же существом, как

и Я!!» И в этом озарении-прозрении заключалось буквально всё: и само-

осознание, «овладение собой, как предметом», и вероятностное

прогнозирование будущих событий, т.е. всё то, на чём зиждется человеческий

рассудок. Одновременно при этом само-осознании (иначе говоря — при рождении

рассудка) происходит и неизбежное эапечатление, или т.н. «импринтинг»,

хищного поведения, в результате которого убийства себе подобных предстают

перед рассудочным человеком на долгие века как естественные. В этом плане

страшный «импринтинг человекоубийства», ставший величайшим трагическим

заблуждением человечества, видится как высочайшая цена, уплаченная людьми

за приобретение ими рассудка. Часто говорят о непомерно быстром образовании

вида Homo sapiens из родительской формы Troglodytes, хотя никаких «обычных»

темпов образования видов не существует. Но в нашем случае дело идет не о

далеких биологических видах, а раздвоении единого вида. Вот как раз вполне

«бессознательным» и стихийным интенсивным отбором палеоантропы и выделили

из своих рядов особые популяции, ставшие затем особым видом. Обособляемая

от скрещивания форма, видимо, отвечала прежде всего требованию податливости

на интердикцию. Это были «большелобые». В них вполне удавалось подавлять

импульс убивать палеоантропов. Но последние могли поедать часть их

приплода. «Большелобых» даже удалось побудить пересилить инстинкт «не

убивать», т.е. заставить их убивать для палеоантропов, как «выкуп», разных

животных, хотя бы больных и ослабевших, вдобавок к прежним источникам

мясной пищи. Внутривидовой агрессор — биологический палеоантроп,

первоубийца явился как бы «злым гением» человечества (в гегелевском

оформлении этого понятия, т.е. как мать является «гением» своего ребенка:

здесь, конечно же, подразумевается внеэтический аспект). Совершив

патологический переход к хищному поведению по отношению к своему же виду,

палеоантроп-агрессор принес в мир гоминид страх перед «ближним своим».

Закрепляясь генетически, этот страх стал врожденным. Это «страшное

наследие» проявляется у людей уже в раннем детстве в форме «боязни

посторонних», когда пяти-семимесячный ребенок начинает отличать «своих» от

«чужих» и испытывает страх при приближении незнакомого человека, хотя и не

имеет отрицательного опыта общения с ним. Реакция «боязни посторонних»

наблюдается у всех народов мира. Вспомним обряды инициации. Суть их состоит

в том, что подростков, достигших половой зрелости (преимущественно

мальчиков), выращенных в значительной изоляции от взрослого состава племени

(в особых домах), подвергают мучительным процедурам и даже частичному

калечению, символизирующим умерщвление. Этот обряд совершается где-нибудь в

лесу и выражает как бы принесение этих подростков в жертву — на съедение

лесным чудовищам. Последние являются фантастическими замещениями некогда

совсем не фантастических, а реальных пожирателей-палеоантропов: как и само

действие являлось не спектаклем, а подлинным умерщвлением. Надо думать, что

этот молодняк, вскормленный, или вернее, кормившийся близ стойбищ (в

загонах?) на подножном растительном корму до порога возраста размножения,

умерщвлялся и служил пищей для палеоантропов. Лишь очень немногие

(отбираемые палеоантропами по «большелобости») могли уцелеть и попасть в

число тех взрослых, потомки которых затем отпочковались от палеоантропов,

образовав мало-помалу изолированные популяции кормильцев (данников) этих

палеоантропов, — в итоге всё же уничтоженных: это сделал уже Homo sapiens

sapiens. Этот ароморфоз был достаточно локальным феноменом: по данным

современных генетических исследований человеческого гемоглобина выяснилось,

что всё человечество является потомками всего лишь 600-1000 предковых

мужских особей. Есть и еще один совершенно специфический факт, который тоже

локализован в данном хронологическом интервале: расселение ранних Homo

sapiens по обширной ойкумене, чуть ли не по всей пригодной к обитанию

территории нашей планеты, включая Америку, Австралию, Океанию. Эта

дисперсия человечества по материкам и архипелагам Земного шара по своей

стремительности тоже может быть уподоблена взрыву. За эти полтора-два

десятка тысячелетий кроманьонцы преодолели такие экологические перепады,

такие водные и прочие препятствия, каких ни один вид животных вообще

никогда не мог бы преодолеть. И нельзя свести это рассеяние людей по

планете к тому, что им не хватало кормовой базы на прежних местах, так же,

как и нельзя сказать, что люди в верхнем плейстоцене расселялись из худших

географических условий в лучшие, — имело место и противоположное. Им не

стало «тесно» в хозяйственном смысле, им, несомненно, стало тесно в смысле

трудности сосуществования с себе подобными. Они старались отселиться от

палеоантропов, которые биологически утилизировали их в свою пользу,

опираясь на мощный и неодолимый нейрофизиологический аппарат интердикции.

Они бежали и от соседства с теми популяциями Homo sapiens sapiens, которые

сами не боролись с указанным фактором, но уже развили в себе высокий

аппарат суггестии и перекладывали тяготы на часть своей и окрестных

популяций. И палеоантропы и эти «суггесторы» понемногу географически

перемещались вслед за такими беглецами переселенцами. Наконец. Земной шар

перестал быть открытым для свободных перемещений, и его поверхность

покрылась т.н. антропосферой, или системой взаимообособленных ячеек,

пользующихся своим собственным языком, как средством защиты — помощью

непонимания — от чужих повелений и агрессивных устремлений. Важно также и

то, что эти первобытные социальные образования в общем всегда эндогамны.

Этнос или другой тип объединения людей всегда служит препятствием для

брачно-половых отношений с чужими. Ведь несомненно, что к главнейшим

механизмам дивергенции с палеоантропами принадлежало избегание скрещивания.

Так что эндогамия, разделившая человеческий мир на взаимно обособленные

ячейки, сделавшая его причудливой сетью расово-национальных этносов, была

следствием дивергенции, как бы возведенным в степень, получившим совершенно

иную функцию. И всё же это взаимное избегание первобытных популяций было

слишком запоздалым средством для того, чтобы таким образом защититься от

скрещивания с палеоантропами-адельфофагами. Ибо самое страшное уже

произошло: потомки этих первоубийц уже прочно вошли в состав рода людского

в результате первобытного промискуитета на самой ранней стадии становления

человечества — адельфофагической. Слишком просто было бы считать, что

ранние Homo pre-sapiens состояли из внушающих (суггесторов) и внушаемых

(суггерендов), и эти вторые поддавались воздействующему влиянию первых. Так

же просто было бы и полагать, что каждая особь играла то одну роль, то

обратную, нимало не срастаясь с ними. Но обе эти модели слишком просты,

чтобы быть истинными. Метаморфозы суггестии вполне согласуются с иной

антропологической моделью. Более вероятно, что существовало как минимум три

соучаствующих стороны. И воздействие суггестии направляется лишь на того,

кто не владеет «кодом» самозащиты, либо происходит обращение, наоборот, к

владеющему таким кодом (соучастнику). Здесь слову «код» возвращается его

истинное значение, утраченное кибернетикой: «код» может быть только

укрытием чего-то от кого-то, и подразумевает трех участников: кодирующего,

декодирующего и акодирующего (не владеющего кодом). Соответственно,

существовало три градации в неустойчивом переходном мире становления

раннего человечества. Homo pre-sapiens.

1. Еще весьма близкий к биологическому палеоантропу, т.е.

полунеандерталоидный тип, использующий примитивную, летальную для его

«собеседников», роковую и неодолимую (до поры до времени) интердикцию.

2. Средний, промежуточный тип, который способен имитировать действия

первого типа, но в итоге неспособный ему противостоять, суггестор-

имитатор: первобытный манипулятор.

3. Наиболее продвинутые в сторону сапиентации (оразумления), но

практически неспособные противостоять воздействию первых двух типов,

суггеренды.

Все вместе они, по крайней мере первый и третий тип, находились в

биологическом противоречии, каковому противоречию и соответствует

первоначальная «завязь» суггестии. Она достигает всё большей зрелости

внутри этого мира ранних Homo pre-sapiens, причем наиболее элементарные

формы суггестии действительны по отношению к более примитивному типу (так и

оставшемуся животным), а более сапиентные варианты Homo pre-sapiens

избегают воздействия суггестии благодаря вырабатывающимся предохранительным

ограждениям (непонятность, кодирование). Чем более усложненный вариант

суггестии устанавливается во взаимоотношениях уже между более сапиентными

формами, тем более он становится «непонятным» для отставших, отбрасываемых

назад, в мир животных. Здесь в последний раз (?) по отношению к Homo

sapiens sapiens (точнее, к Homo pre-sapiens) применяет свое энергичное

(необычайно!) воздействие естественный отбор, закрепляя формирование

соответствующих нейродинамических устройств (эхолалических, парафизических

и др.) в мозге становящегося человека. Средний суггесторный тип размывался,

и всё дальше от этой уже человеческой эволюции суггестии оставался на

биологическом уровне неандерталоидный тип. Полная зрелость суггестии

отвечает завершению дивергенции человека с палеоантропами (троглодитами). К

этому времени среди самих Homo sapiens уже распространилось взаимное

обособление общностей по принципу «кодирования» своей общности от чужих

побуждений, т.е. возникла самозащита «непониманием» от повелений и

поведенческих норм, действительных лишь среди соседей. Но «уйти чисто» из

животного мира, «не замазавшись», «человеку разумному» не удалось. В

составе человечества остались прямые потомки тех самых первоубийц

(предельно близких к биологическим палеоантропам — троглодитам), а также и

потомки их подражателей — суггесторов-манипуляторов. В результате всех этих

процессов антропогенеза (точнее, антропоморфоза) в неустойчивом, переходном

мире становления раннего человечества образовалось весьма и весьма

специфическое, очень недружественно настроенное по отношению к друг другу

семейство рассудочных существ, состоящее из четырех видов. В дальнейшем эти

виды всё более и более расходились по своим поведенческим характеристикам.

Эти виды имеют различную морфологию коры головного мозга. Два из них

являются видами хищными, причем — с ориентацией на людей! Человечество,

таким образом, представляет собой поэтому не единый вид, но уже —

семейство, состоящее из четырех видов, два из которых необходимо признать

хищными, причем с противоестественной ориентацией этой хищности (предельной

агрессивности) на других людей, в том числе и на представителей собственных

же видов. Хищность определяется здесь, как врожденное стремление к

предельной или же чудовищно сублимированной агрессивности по отношению к

другим человеческим существам. Именно эта противоестественная

направленность (на всех подряд) и не позволила — из-за внешней

неразличимости — образовать видовые ареалы проживания, а привела к

возникновению трагического симбиоза, трансформировавшегося с течением

времени в нынешнюю социальность. Первый вид (хищный!) — это палеоантропы

(или неотроглодиты), предельно близкие к своему дорассудочному

предшественнику, «биологическому прототипу» — подавлявшему с помощью

интердикции волю сородичей и убивавшему их. Это мрачные злобные существа,

зафиксированные в людской памяти с самых ранних времен, в частности, в

дошедших до нас преданиях о злых колдунах-людоедах. Им больше всего

подходит название суперанималы (сверхживотные). Второй вид (также хищный) —

это суггесторы, успешно имитирующие интердиктивные действия

«палеоантропов», но сами всё же не способные противостоять психическому

давлению последних. Третий вид (уже нехищный) — диффузный. Это те самые

суггеренды, не имеющие средств психологической защиты от воздействия жутких

для них, парализующих волю к сопротивлению импульсов интердикции. Это —

«человек разумный». Четвертый вид — это неоантропы, непосредственно

смыкающиеся с диффузным видом, но сформировавшиеся несколько позднее. Они

более продвинуты в направлении сапиентации, оразумления, и способны — уже

осознанно — не поддаваться магнетизирующему психологическому воздействию

интердикции. «Неоантропов» следует считать естественным развитием

диффузного вида в плане разумности. Именно эта классификация, на наш

взгляд, является кардинальной, видовой типологией людей. Все остальные

систематизации человеческих типов от Гиппократа до К. Юнга, Э. Кречмера и

Т. Адорно классифицируют людей лишь по второстепенным и опосредованным

характеристикам. Все они как бы с разных позиций «очерчивают» внешние,

поверхностные признаки человеческого «головоломного кубика» или же выделяют

и описывают отдельные его «ребра». «Кардинальная» же, видовая типология

сравнима с разъединением «человеческой головоломки» на свои составные

части, после чего ее загадочность исчезает Иллюстративно сравнение

человечества с семейством Canis (Псовые), в котором примерно так же

соотносятся между собой волки, шакалы и собаки разнообразнейших пород —

этих последних абсолютное большинство. И в нашем контексте понимания

хищности карликовая такса гораздо ближе и роднее огромному сенбернару,

нежели волк — по отношению к овчарке. т.е. хотя этих последних и отличить-

то внешне друг от друга затруднительно, тем не менее самое важное различие

между ними состоит в том, что такой «серый братец по крови» может запросто

и с превеликим удовольствием сожрать зазевавшуюся подругу. Как из теории

естественного отбора Ч Дарвина «торчат уши» происхождения человека из

животного мира, так и из концепции Б. Ф. Поршнева следует непреложный вывод

о видовой неоднородности человечества. Использование здесь ставшего столь

знаменитым, благодаря Ч. Дарвину, понятия «вид» возможно вызовет некоторое

недоумение у лиц, чрезмерно обеспокоенных видовой чистотой человечества и

потому способных усмотреть в этом несомненное покушение на постулат о

биологическом единстве людей. Но так как описываемые человеческие различия

относятся к морфологии коры головного мозга, имеющего всё же некоторую

специфику и ряд существенных отличий от соответствующего органа у животных,

то поэтому и проявления этих различий имеют свои особенности. И относятся

они главным образом к мыслительной деятельности, к нравственности, т.е. к

параметрам, не имевшим до сих пор иной классификации кроме эмоционального к

себе отношения и предвзятых оценок в русле субъективных трактовок понятий

«добра» и «зла». В связи с этим, таксономическое определение «вид», как

совокупность особей дающих репродуктивное потомство, в применении к

человечеству очевидно нуждается в некоторой расширительной интерпретации,

ибо значительная часть процессов вырождения и вымирания межвидовых

гибридных потомков проходит в более сложных, уже в «социально-обставленных»

формах. Главное же то, что указываемые различия между нехищными людьми и

суггесторами и тем более суперанималами столь существенны и значимы по

своим социальным следствиям, что именно они оказываются ныне решающим

фактором в вопросе выживания человечества. Дело в том, что к хищным видам

не применимы основные человеческие качества: нравственность, совесть,

сострадание. Эти существа привносят в мир бесчеловечную жестокость,

бесчестность и бессовестность. Поэтому с гуманистической позиции их нельзя,

в принципе, называть людьми. Это жестокие и коварные животные, хотя и

весьма сообразительные. И если уж называть вещи своими именами, то

правильнее всего будет определить представителей хищных человеческих видов,

как хищные гоминиды. Или, еще более точно, палеоантропы (неотроглодиты) —

это сверхживотные (superanimalы), а подражающие, «вторящие» им суггесторы-

манипуляторы — это как бы некие оборотни, или псевдолюди. И именно видовая

неоднородность делает жизнь человечества столь нестабильной и чреватой

самыми ужасными последствиями. Хищные гоминиды ныне — это т.н. «сильные

мира сего», и их неразумное владычество привело всё живое на Земле на грань

гибели. Но всё же надежда умирает последней, и быть может, более правильное

и объективное рассмотрение человеческих проблем, с учетом видовых различий,

укажет пути к спасению...

Список использованной литературы:

1. М.Л.Бутовская. ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕКА И ЕГО СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ,

Природа, № 9, 1998г.

2. Диденко Борис Андреевич. Хищная власть. Москва, 1997г.

3. Николай Дорожкин. О ТРОГЛОДИТАХ - ТЕХ И "ЙЕТИХ"

Неандертальцы как вид никогда полностью с лица Земли не

исчезали. НГ-НАУКА/ИНТЕРНЕТ,#06 (42) 20 июня 2001г.

4. Б.Ф.Поршнев. О начале человеческой истории. Издательство

"Мысль", Москва, 1974г.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6