рефераты бесплатно

МЕНЮ


Эволюция и происхождение человека

как потребители кое-чего остававшегося от них. Троглодитиды ни в малейшей

степени не были охотниками, хищниками, убийцами, хотя и были с самого

начала в значительной степени плотоядными, что составляет их отличительную

экологическую черту сравнительно со всеми высшими обезьянами. Разумеется,

при этом они сохранили и подсобную растительноядность.

Троглодитиды, начиная с австралопитековых и кончая палеоантроповыми,

умели лишь находить и осваивать костяки и трупы умерших и убитых хищниками

животных. Впрочем, и это было для высших приматов поразительно сложной

адаптацией. Ни зубная система, ни ногти, так же как жевательные мышцы и

пищеварительный аппарат, не были приспособлены к подобному «трудовому

занятию». Овладеть же костным и головным мозгом и пробить толстые кожные

покровы помог лишь ароморфоз, восходящий к инстинкту разбивания камнями

твердых оболочек у орехов, моллюсков, рептилий, проявляющийся повсеместно и

в филогенезе обезьян. Троглодитиды стали высокоэффективными и

специализированными раскалывателями, разбивателями, расчленителями крепких

органических покровов с помощью еще более крепких и острых камней. Это была

чисто биологическая адаптация к принципиально новому образу питания —

некрофагии. Троглодитиды не только не убивали крупных животных, но и имели

жесткий инстинкт ни в коем случае не убивать, ибо иначе разрушилась бы их

хрупкая экологическая ниша в биоценозе. Прямоходящие высшие приматы-

разбиватели одновременно должны были оказаться и носильщиками, ибо им

приходилось или нести камни к местонахождению мясной пищи или последнюю — к

камням. Поэтому троглодитиды и были прямоходящими: верхние конечности

должны были быть освобождены от функции локомоции для функции ношения. Так

что «орудия труда» в нижнем и среднем палеолите были средствами разделки

останков крупных животных и абсолютно ничем более. Эти «экзосоматические

органы» троглодитид эволюционировали вместе с видами, как и вместе с

изменениями всей фауны. В этом процессе можно выделить три больших этапа.

1. Первый — на уровне австралопитеков, включая сюда и т.н. Homo habilis

(умелый). Это было время богатейшей фауны хищников-убийц, типа

махайродов (саблезубых тигров), высокоэффективных убийц, пробивавших

покровы даже толстокожих слонов, носорогов, гиппопотамов. И

австралопитеки, по-видимому, использовали тогда даже не обильные

запасы мяса, оставляемые хищниками, а только костный и головной мозг,

для чего требовалось лишь расчленять и разбивать кости. Для этого

достаточно было и использования обычных, не оббитых камней, поэтому-то

ископаемые австралопитеки и не оставили «орудий своего труда», им еще

пока не требовалось этого «умения». Костный мозг травоядных составляет

величину порядка 5% их веса, так что у того же древнего слона этого

питательного вещества было 200-300 кг... плюс столько же весил и

головной мозг. Претендентов на эту, богатую протеином, пишу

практически не было, за исключением грызунов и насекомых.

2. Затем пришел глубокий кризис хищной фауны, отмеченный, в частности, и

полным вымиранием махайродов. Австралопитеки тоже обречены были на

исчезновение. Лишь одна ветвь троглодитид пережила кризис и дала

совершенно обновленную картину экологии и морфологии: археоантропы.

Роль собирателей и аккумуляторов относительно свежих трупов сыграли

широко разветвленные течения рек. Все достоверно локализованные

нижнепалеолитические стоянки расположены на водных берегах, у изгибов

рек, у древних отмелей и перекатов, при впадениях рек в другие реки и

т.п, природных ловушках для плывущих или волочащихся по дну туш.

Задачей археоантропов было пробивать их шкуры и кожи, рассекать связки

камнями в форме рубил, которые научились изготовлять еще «умельцы» из

рода Homo habilis, перенесшие механизм раскалывания костей камнями и

на сами эти камни для получения лучших рубящих и режущих свойств.

Таким образом, на этом этапе развилось поедание не только мозга, но и

уже мяса, вероятно, в соперничестве с крупными пернатыми хищниками-

стервятниками.

3. Новый кризис наступил с разрастанием фауны т.н. пещерных хищников

(пещерные львы, медведи). На долю рек как тафономического (могильного)

фактора снова стала приходиться малая часть общей массы умирающих

травоядных. Род археоантропов был обречен тем самым на затухание. И

снова лишь одна ветвь вышла из кризиса морфологически и экологически

обновленной — палеоантропы (троглодиты). Их источники мясной пищи уже

нельзя описать однотипно. Палеоантропы находят симбиоз с разными

видами хищников, со стадами разных травоядных, наконец, с обитателями

водоемов. Их камни всё более приспособлены для резания и разделки мяса

животных, поверхностно уже поврежденных хищниками, хотя их по-прежнему

привлекает извлечение мозга. Этот высший род троглодитид способен

расселиться, т.е. найти мясную пищу в весьма различных ландшафтах, по-

прежнему решительно ни на кого не охотясь.

Но и этому третьему этапу приходит конец вместе со следующим зигзагом

флюктуации хищной фауны в позднем плейстоцене. Необычайно лабильные и

вирулентные палеоантропы осваивают всё новые и новые варианты устройства в

среде, но кризис надвигается неумолимо. Это и есть тот переломный этап, на

котором начинается восхождение к Homo sapiens, тот критический период,

когда полиморфный и политипический род троглодитов, или, собственно

палеоантропов вплотную приблизился к новому экологическому кризису — к

возросшей трудности получения мясной пищи. Новые формирующиеся в конце

среднего плейстоцена биогеоценозы вытесняли прямоходящих плотоядных высших

приматов, несмотря на всю их изощренную приспособляемость. Природа

оставляла теперь лишь очень узкий эвентуальный выход этим удивительным

животным четвертичной эпохи, так круто развившимся и теперь обреченным на

вымирание. Он состоял в том, чтобы нарушить тот самый, дотоле спасительный,

принцип «не убей», который составлял глубочайшую основу, сокровенный секрет

их пребывания в разнообразных формах симбиоза с животными. Первое условие

их беспрепятственного доступа к остаткам мертвого мяса состояло в том,

чтобы живое и даже умирающее животное их не боялось. Троглодиты должны были

оставаться безвредными и безобидными, и даже кое в чём полезными, например,

сигнализирующими об опасности соседям в системе биоценоза.

И Природа подсказала узкую тропу, которая, однако, в дальнейшем вывела

эволюцию на небывалую дорогу. Решение биологического парадокса состояло в

том, что инстинкт не запрещал им убивать представителей своего собственного

вида. Экологическая щель, которая оставалась для самоспасения у обреченного

на гибель высокоспециализированного («специализация парализует,

ультраспециализация убивает») вида двуногих приматов, всеядных по натуре,

но трупоядных по основному биологическому профилю, состояла в том, чтобы

использовать часть своей популяции как самовоспроизводящийся кормовой

источник. Нечто подобное небезызвестно в зоологии. Оно называется

адельфофагиен («поедание собратьев»), подчас достигающей у некоторых видов

более или менее заметного характера, но всё же не становящейся основным

способом питания. Тем более не существует прецедента, чтобы это явление

легло в основу эволюции, не говоря уже о последующих чисто исторических

трансформациях этого феномена. Таким образом, этот кризис и выход из него

охарактеризовался двумя экстраординарными явлениями. Во-первых, редчайшим

среди высших животных видов феноменом — адельфофагией (другими словами,

произошел переход к хищному поведению по отношению к представителям своего

же собственного вида). И во-вторых, совершенно новое явление — зачаточное

расщепление самого вида на почве специализации особой пассивной, поедаемой

части популяции, которая, однако, затем очень активно отпочковывается в

особый вид, с тем, чтобы стать в конце концов и особым семейством. Эта

дивергенция двух видов — «кормимых» и «кормильцев» — протекала необычайно

быстро, и ее характер является самой острой и актуальной проблемой во всём

комплексе вопросов о начале человеческой истории, стоящих перед современной

наукой. Никакой инстинкт у животных не препятствует поеданию себе подобных,

даже и принадлежащих к одной стае или популяции. Все признаки каннибализма

у палеоантропов, какие известны антропологии, прямо говорят о посмертном

поедании черепного и костного мозга, вероятно, и всего трупа подобных себе

существ.

Всё-таки указанные два инстинкта противоречили друг другу: никого не

убивать и при этом убивать себе подобных. Произошло удвоение, или

раздвоение, экологии и этологии поздних палеоантропов. Но их прежний образ

жизни не мог вполне смениться «войной всех против всех» внутри собственной

популяции. Такая тенденция не могла бы решить пищевую проблему: вид,

питающийся самим собой, — это биологический perpetuum mobile. Выходом из

противоречий оказалось расщепление самого вида палеоантропов на два

подвида. От прежнего вида сравнительно быстро и бурно откололся новый,

становящийся экологической противоположностью. Если палеоантропы не убивали

никого кроме подобных себе, то эти другие, назовем их Homo pre-sapiens

(человек формирующийся), представляли собой инверсию: по мере превращения в

охотников, они не убивали именно палеоантропов. Они сначала отличаются от

прочих троглодитов только тем, что не убивают этих прочих троглодитов. А

много, много позже, отшнуровавшись от троглодитов, они уже не только

убивали последних, как и всяких иных животных, как «нелюдей», но и убивали

подобных себе, т.е. и других Homo pre-sapiens.

При ударе камней друг о друга, естественно, сыпались в большом

количестве искры, которые и вызывали неизбежное тление настилок любого

логова и жилья троглодитид, несомненно, мало отличавшихся от настилок

берлог, нор, гнезд других животных. Таким образом, зачатки огня возникали

непроизвольно и сопровождали биологическое бытие троглодитид. Первая

польза, извлеченная ими из такого тления («издержек производства»), — это

вытапливание с его помощью костного мозга из трубчатых и губчатых скелетных

костей. Так что об «открытии» огня не приходится вообще говорить, — он

появился помимо воли и сознания троглодитид. От них потребовалось

«открытие» обратного рода: как сделать, чтобы огонь не возникал. С ростом

ударной техники этот гость стал слишком назойливым, он уже не мог быть

безразличным, а становился вредным. В ходе этой борьбы с непроизвольным и

необузданным огнем наши предки мало-помалу обнаруживали в обузданном,

локализованном огне и выгодные для себя свойства. Всё можно свести к трем

главным этапам освоения огня.

I. Древний, нижний палеолит. Непроизвольный, «дикий» огонь. Огонь

преимущественно в виде искры, тления, дыма. От протлевания и прогорания

гнездовой настилки на всём пространстве обитания до начала ее локализации.

От полной бесполезности огня для археоантропа до начала использования дыма

от тления (запаха) и тепла для вытапливания костного мозга.

II. Средний палеолит. «Прирученный» огонь. Огонь преимущественно в

форме тления, теплой и горячей золы, угольного жара. От начала локализации

возгораемого материала до угольной ямы. От использования дыма (запаха), от

добывания костного мозга до начала использования жара для обогревания и

приготовления пищи.

III. Верхний палеолит и далее. «Одомашненный» огонь. Огонь

преимущественно в форме жара, пламени, горения. От угольной ямы до ямы-печи

и светильника. Появление новых способов получения огня: высекание пиритом и

специальным кремниевым кресалом, трением дерева о дерево. Освоение приема

тушения огня водой. Но всё это уже дело рук Homo sapiens.

Из сказанного видно, что речь идет о процессе, занявшем не менее

миллиона, а то и двух миллионов лет, т.е. о процессе, по темпу своему чисто

биологическому, а не историческому. Кроме этого, пользование огнем

способствовало потере троглодитидами волосяного покрова, этому столь

загадочному явлению. Подобный способ терморегуляции практически уникален

среди млекопитающих. Но вот как раз сочетание таких экологических факторов,

как сбор костей в полуденный зной (во время отдыха настоящих хищников) и

воздействие тепла кострищ (пепельных ям), и привели к этому способу

теплообмена, эффективному лишь в условиях солнцепека да постоянного

контакта с жаром от огня.

ФЕНОМЕН ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ РЕЧИ

«Язык выделил человека из всего животного мира» — пишет Дж. Бернал, и

это бесспорно. Но что же является главной характеристикой языка, речи?

Специфическое и самое существенное свойство человеческой речи — наличие для

всякого обозначаемого явления (денотата) не менее двух нетождественных, но

свободно заменимых, т.е. эквивалентных, знаков или сколь угодно больших

систем знаков того или иного рода. Их инвариант называется значением, их

взаимная замена — объяснением (интерпретацией). Эта обмениваемость

(переводимость, синонимичность) и делает их собственно «знаками», как

номинативными единицами человеческого языка. Оборотной и неотторжимой

стороной того же является наличие в человеческой речи для всякого знака

иного вполне несовместимого с ним и ни в коем случае не могущего его

заменить другого знака. Эту контрастность можно назвать антиномией в

расширенном смысле. Без этого нет ни объяснения, ни понимания. Ничего

подобного нет в сигналах животных. По вопросу же филогенетической датировки

появления речи — данные эволюции мозга и патологи речи свидетельствуют, что

речь появляется только у Homo sapiens. Более того, следует даже

отождествить: проблема возникновения Homo sapiens — это проблема

возникновения второй сигнальной системы, т.е. речи. Слово есть единственный

знак и единственное верное свидетельство мысли, скрытой и заключенной в

теле. И в этом истинное отличие человека от животного. И таким образом, не

слово — продукт мысли, а наоборот: мышление — плод речи. В мозге человека

нет центра или зоны мысли, а вот центры или зоны речи действительно есть —

в левом полушарии (у правшей), в верхней и нижней лобной доле, в височной,

на стыках последней с теменной и затылочной. Они являются крошечными, с

орешек (т.н. зоны Брока и Вернике).

Но возможность мыслить восходит в сферу отношений индивида не только с

объектами, но с другими индивидами, акт мысли есть акт или возражения или

согласия, как и речь есть акт побуждения или возражения. Поражение лобных

долей мозга (которые получили мощное развитие только у человека, у Homo

sapiens, и занимают у него до одной трети всей массы больших полушарий)

приводит к нарушению сложной и целенаправленной деятельности, резкому

падению всех форм активного поведения, невозможности создавать сложные

программы и регулировать ими деятельность.

Но лобные доли человека в свою очередь — слуга речи. Любой вид

восприятии у человека управляется с помощью тех вполне определенных

областей коры мозга, которые в филогенезе возникли только у человека и

которые в самостоятельно сформированном виде не присущи даже и ближайшим

эволюционным предкам Homo sapiens, т.е. всем представителям семейства

Troglodytidae. Эти области коры, преимущественно верхнепередние лобные

формации, следует считать составной, и притом первостепенной анатомо-

функциональной, частью аппарата второй сигнальной системы — они служат

посредствующим звеном между корковыми очагами собственно приемно-передающей

речевой системы и всеми прочими отделами коры головного мозга, ведающими и

восприятием (опросом среды), и ответной активностью — действиями. Эти зоны

лобной коры, выделившиеся в филогенезе только у человека, в онтогенезе

созревают у ребенка позднее всех остальных зон коры. В случае поражения

этих мозговых структур человек утрачивает способность следовать словесной

инструкции, а это означает большие или меньшие разрушения механизма

второсигнального управления восприятием. В принципе, слово властно над

почти всеми реакциями организма, пусть мы еще не всегда умеем это

проследить. Так, в гипнозе слово может воздействовать на изменения состава

крови и другие биохимические сдвиги в организме, а посредством установления

условно-рефлекторных связей словом можно воздействовать чуть ли не на любые

физиологические процессы — не только на те, которые прямо могут быть

вербализованы (обозначены словом), но и все, с которыми можно к словесному

воздействию подключить цепную косвенную связь, хоть они прямо и не

осознаны, не обозначены своим именем. Анализ образования условных рефлексов

v человека, механизмов двигательных реакций, особенностей ЭЭГ и

характеристик чувствительности анализаторных систем показывает, что

решительно все стороны мозговой деятельности человека пронизаны

вмешательством второсигнальных управляющих импульсов. Это верно в отношении

и самых «духовных» и самых «материальных» актов. Отсюда непреложно следует

вывод о том, что знаменитый философский «психофизический парадокс» (вопрос

соотношения души и тела) является на поверку не чем иным, как очередной

надуманной псевдопроблемой.

Можно даже утверждать большее: буквально всё в человеческом организме

можно в итоге подчинить словесной, точнее второсигнальной (ауто)инструкции.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6


Copyright © 2012 г.
При использовании материалов - ссылка на сайт обязательна.