Эстетика древнерусского города

Константинопольская София, которая могла почти полностью вместить под свой

купол Софию Киевскую. На Руси не было империи, и русские города, также как

и сидевшие в них князья, соподчинялись между собой по принципу старшинства.

Примерно то же можно сказать и о соотношениях храмовых построек в пределах

одного древнерусского города. Как показывает сопоставление в общем масштабе

разных по значимости храмов в целом ряде городов, главные соборы в них

всегда имели размерное превосходство над всеми остальными. Вторым по

величине был княжеский родовой храм или храм наиболее почитаемого

монастыря. Далее по нисходящей шли великокняжеские дворцовые и посадские

приходские церкви. Совсем миниатюрными могли быть домовые церкви, а также

придельные церкви и часовни, в большом числе строившиеся и в городах, и в

пригородах, и в селах.

Масштаб доминирующих построек в городе нарастал, таким образом, от

второстепенного к главному, от периферии к центру. С большой

выразительностью этот принцип запечатлелся, например, в Киеве, где на

подступах к Софийскому собору со стороны Золотых ворот были возведены три

подобные ему, но меньшие по размерам храма, оттенившие его масштабное

превосходство в ансамбле «города Ярослава». По существу, тот же принцип

масштабного выделения ядра архитектурной композиции, вызывающий эффект

«обратной перспективы», был свойствен и построению отдельных зданий, тех же

храмов, центральная глава которых всегда делалась крупнее боковых. Наиболее

крупные храмы получали самостоятельные, большие по своему охвату зоны

пространственного влияния. В русском городе домонгольской поры ощущался

спокойныи, размеренный ритм расположения архитектурных доминант. В Киеве

«город Владимира» имел свою доминанту — Десятинную церковь, «город

Ярослава» — свою — Софийский собор, на Подоле выде-лялась церковь

Богородицы Пирогощей, в окрестностях, на значительных расстояниях друг от

друга, возвышались монастырские соборы. Не менее характерен пример

Новгорода с его цепочкой крупномасштабных храмов, вытянутой вдоль течения

Волхова. Показательна в этом отношении и композиционная структура древнего

Владимира. Конечно, концентрация архитектурных доминант нарастала к центру,

но она не сопровождалась слишком резкими качественными изменениями самого

характера остававшеися достаточно дробной объемно-пространственной

структуры городского ансамбля. И только в Москве начала XVI в. в результате

перестройки и укрупнения старых церквей и палат возникло новое по своему

качеству уплотненное и относительно уравновешенное пространство Соборной

площади, объединившее собой ведущие сооружения города. Но приходится даже

здесь, в Москве, где стало утверждаться монархическое начало, новый главный

собор решено было соорудить всего лишь на 1,5 сажени большим по длине,

ширине и высоте, чем его образец — Успенский собор Владимира. Причем, как

видно из сопоставления московского и владимирского соборов, их алтари, а

соответственно и центральные подкупольные пространства, были приравнены

друг другу, что, судя по всему, регламентировалось церковными властями. И

все другие кремлевские соборы хотя и возросли по габаритам, но тем не менее

образовали вполне традиционную систему соподчинения, в которой Успенский

собор совсем ненамного превзошел великокняжеский храм — усыпальницу Михаила

Архангела.

[pic]

Планы московских храмов в общем масштабе в наложении (от большего к

меньшему): Успенский собор, Арханге-пский собор, собор Вознесенского

монастыря, Благовещенский собор, церковь Ризоположения. Справа: фронтиспис

Юрьевского евангелия. XII в.

Сравнение планов кремлевских соборов показывает, что они

последовательно отличались друг от друга на удвоенную толщину стены, то

есть могли быть как бы «вписаны» один в другой (внешние габариты меньших из

них оказывались соответствующими интерьерным размерам больших). Обращает на

себя внимание также определенное соответствие по общим размерам и высоте

расположения центральных глав меньших церквей боковым главам церквей

больших. Силуэт Архангельского собора вместе с центральной главой

графически накладывается на очертания малых глав Успенского собора. Малые

же главы Архангельского собора находят себе соответствие в центральной

главе Благовещенского собора. Были, наверное, в Кремле и церкви,

соответствовавшие масштабу боковых глав Благовещенского собора. Церковь

Ризоположения находит свой масштабный аналог в придельных церквах,

сооруженных над папертью Благовещенского собора во второй половине XVI в.

Благодаря такого рода размерным соотношениям в ансамбле Московского Кремля

достигался особый эстетический эффект плавного нарастания масштабов

родственных по своим общим формам архитектурных сооружений от

второстепенных к главному. Меньшие главы соборов играли роль связующих

звеньев в этой иерархической последовательности. Вообще, подобные и

разномасштабные главы, парившие над городом, имели большое самостоятельное

значение и, вызывая определенные ассоциации со звоном разноголосых

колоколов, во многом способствовали созданию как бы пульсирующего и вместе

с тем исключительно целостного архитектурного ансамбля.

В отмеченных соотношениях размеров построек не было скрупулезной

точности, поскольку и очень близкие по формам здания, возводившиеся по

одному образцу, всегда имели различия в пропорциональном строе. Однако,

безусловно, существовало принципиальное соответствие масштабов зданий их

значимости.

Это соответствие могло нарушаться в процессе развития города или

отдельного ансамбля, но вслед за тем появлялось стремление к его

восстановлению. Так, например, возрастание значимости Троице-Сергиева

монастыря в середине XVI в. привело к тому, что его белокаменный собор

начала XV в. оказался слишком скромным по размерам. Иван Грозный заложил

новый, очень

[pic]

[pic]

Структурные схемы древнерусских городов: а) Севск. б) Суздаль

крупный, Успенский собор, который взял на себя роль объемной

доминанты, отвечающей по масштабу и всей заметно выросшей территории

монастыря.

Однако вопрос о соответствии величин построек их значимости нельзя

упрощать. С одной стороны, для древнерусского мышления было свойственно

установление прямого соответствия между понятиями «большой» и «старший»,

«благой», «красивый». Характеризуя стиль «монументального историзма»,

свойственный искусству домонгольской Руси, Д. С. Лихачев писал, что для

этого стиля «все наиболее красивое представляется большим, монументальным,

величественным». Подобный вывод на другом, более позднем материале сделал в

свое время и И. Е. Забелин: « вышина жилища в первое время должна была

выражать и первичное понятие даже о его красоте. Что было высоко, то

необходимо само по себе было уже красиво».

С другой стороны, в том же Троице-Сергиевом монастыре при всех

закономерных изменениях градостроительной ситуации старый малый собор

сохранил все же за собой значение главного идеологического центра. Если

говорить о священной значимости, то придется признать, что она могла

запечатлеваться в совсем небольших сооружениях, моделях, отличавшихся

особой, символически окрашенной иллюзорностью. Применительно к изделиям из

драгоценных материалов была уместна известная поговорка: «Мал золотник, да

дорог». Сам богослужебный ритуал как бы указывал на то, что путь к высшим

духовным ценностям пролегает через физически малые, но занимающие особое

место в духовном искусстве Средневековья священные знаки (хотя при прочих

равных условиях величины самих этих знаков тоже все-таки впрямую

соотносились с их важностью).

Величина, таким образом, могла восприниматься неоднозначно, в разных

шкалах ценностей. Это отражалось и в системе использования мер длины в

древнерусском зодчестве и градостроительстве. Среди множества одновременно

бытовавших в Древней Руси мер выделялись большие, средние, малые. Были меры

«великие городовые» и простые «дворовые», «лавочные» и проч. Меры могли

получать особую священную значимость, как. например, пояс Шимона.

использовавшийся при закладке Великой Успенской церкви Киево-Печерской

лавры, или мера Гроба Господня, привезенная в Москву для осуществления

великих строительных замыслов Бориса Годунова. В принципе каждый объект

должен был измеряться подобающей ему мерой. О многом говорит известное по

материалам XVI — XVII вв., но, судя по всему, традиционное наделение

земельной меры — десятины — различными значениями в зависимости от качества

земли и статуса ее владельца.

Можно думать, что с аналогичных позиций в древнерусских городах

оценивалась величина отдельных территорий. Получалось так, что наибольшую

фактическую площадь занимали как раз второстепенные, окраинные части

городов, но они всегда оставались «меньшими» по своему существу, по своему

статусу «городами», окружались менее высокими стенами и заключали в себе

преимущественно мелкомасштабную застройку (хотя в ней могли быть самые

разные вкрапления). С другой стороны, соборные и торговые площади,

монастыри, расположенные в центральных частях города, занимали, как

правило, меньшую территорию, чем на периферии, а тем более в сельской

местности. Протяженное, очевидно, не было синонимом большого. «Большие»

улицы древнерусских городов выделялись в первую очередь функциональной

значимостью, шириной и крупными сооружениями, тогда как не имевшие

транзитного значения, узкие, плохо замощенные улицы, как бы протяженны они

ни были, оставались в понятиях людей того времени «малыми». Очень важным

критерием при этом было ощущение ширины, просторности. Понятие тесноты

наполнялось негативным смыслом, ассоциировалось с темнотой, тоской и

жизненными бедами. Но тем не менее бескрайние просторы загородных полей и

лугов имели совсем не ту значимость, что соборная площадь или главная улица

плотно застроенного городского центра. По мере приближения к центру города,

к главному храму реальное «земное» пространство сокращалось, зато

увеличивалось иное, «освященное» пространство.

Сложная пространственная структура древнерусского города

обусловливалась, таким образом, с одной стороны, разномасштабностью,

дробностью застройки, которая никогда не сливалась в сплошной массив, а с

другой — различной функциональной и идейно-символической значимостью

городских участков.

Иерархическая соподчиненность различных элементов древнерусского

города запечатлевалась не только в их равномерности, но и в самом характере

интерпретации их архитектурных форм, в степени достигавшегося в них

совершенства, величественности и красоты. Архитектурно-декоративное

богатство боярских и княжеских (а тем более царских) теремов с большой

выразительностью демонстрировало цель восхождения по ступеням феодальной

иерархии. Таков был исконный общенародный, фольклорный идеал красоты и

величия, богатства и изобилия. Но существовал и принципиально иной,

аскетический взгляд на совершенство как на результат отречения от многого

ради достижения единого, великого в своей простоте. Хорошо видное на

примерах Владимира и Москвы различие в трактовке кафедрального и

придворного великокняжеского соборов, первого — величественного в своей

сдержанности, второго — поражающего великолепием убранства, позволяет

говорить о намеренной детерминации символов двух властей — духовной и

светской, объединившихся в центре города. И все же на практике, конечно,

идеальная простота, лаконичность, завершенность, совершенство и богатство,

лепота и украшенность (означавшая в летописных текстах прежде всего

насыщенность храма богослужебной утварью

были взаимодополняющими понятиями. Уровень строительной техники,

тонкость декора, художественные качества фресок, икон, изделий декоративно-

прикладного искусства и вместе с тем наполненность всей этой великой

«церковной красотой» — вот что отличало большой почитаемый собор от бедной

приходской церкви, где эта великая красота присутствовала как бы в

свернутом виде, лишь обозначалась, но не раскрывалась вполне. А в принципе

и самый великолепный вселенский собор мыслился все же лишь отблеском,

намеком на вышнюю неизреченную красоту. Сияние красоты — это сияние Славы

Божьей, и стремление к передаче этого сияния в каждом произведении

искусства, в большей или меньшей мере, можно считать стержнем всего

художественного творчества средневековой Руси.

Относительная значимость каждой постройки отражалась и в ее положении

в городском пространстве. Понятно, что наиболее почетное место отводилось

главному собору города. Конечно, выбор места для строительства храма не мог

определяться одними лишь условиями зрительного восприятия, одной лишь

формальной красотой панорамных раскрытий. Важнее были сакральные критерии

этого выбора, как об этом повествует, например, Киево-Печерский патерик,

где содержится примечательный ответ Антония на вопрос мастеров «Где хотите

строить церковь?» —«Там, где Господь укажет место Будем молиться три

дня, и Господь укажет нам место ». Красота при этом мыслилась как

нечто неразрывно связанное с сакральной сущностью.

Менее значительные храмы тоже занимали часто весьма выразительные,

ключевые точки в архитектурно-природном ландшафте города, однако главному

собору, естественно, принадлежал приоритет в этом отношении. Если главный

собор рассчитывался на весь город, на всю землю княжества, то малые храмы

имели меньшие пространственные ареалы своего воздействия на окружение.

Миниатюрная церковь Ризоположения в Московском Кремле, зажатая между

объемами Грановитой палаты и Успенского собора, имеет вокруг себя, в

отличие от последнего, совсем небольшую пространственную зону, и это вполне

сообразуется с ее локальной значимостью домового храма.

Как в городе в целом, так и в масштабе отдельного двора всегда

выделялось главное, парадное пространство, куда выходило Красное крыльцо,

пространства менее значимые и. наконец, пространство за домом.

[pic]

Изображение Московского Кремля и части Замоскворечья на миниатюре из

Лицевого летописного свода. XVI в.

на «задах», которое и на самой богатой усадьбе вполне могло оставаться

неукрашенным и неприбранным.

Переднее, лучшее, должно было занимать и наиболее высокое место, хотя

бы в фигуральном смысле слова. По мере возможности относительная высота

расположения на рельефе местности действительно служила определенным

критерием значимости соответствующего участка и занятого им объекта. Здесь

важно учесть, что по средневековым представлениям пространство претерпевает

качественные изменения в вертикальном направлении, соответственно иерархии

небесных сфер. Такие представления объясняют и то особое внимание, которое

уделяли древнерусские зодчие развитию архитектурной композиции по

вертикали, выразительности силуэта здания, прежде всего церковного,

наглядно воплощавшего в своих формах идею постепенного восхождения от земли

(параллелепипед основного объема) — к небу (сферы сводов и куполов).

Как отдельные постройки, так и ансамбли древнерусских городов в целом

содержали в себе вполне определенную последовательно выраженную

устремленность в вертикальном направлении. Перепады рельефа при этом

образовывали своего рода многоступенчатый подиум в основании городского

ансамбля. Движение от сельской округи к воротам предградий. далее к детинцу

и, наконец, к его средоточию — главному храму города — мыслилось как

последовательное восхождение от низших степеней земного бытия к высшим. Оно

было сопоставимо по своей сути с устремлением от западной, входной, части

христианского храма к восточной, алтарной. Движение по горизонтали с запада

на восток здесь означало одновременно и движение снизу вверх, от мира

дольнего к горнему. В символическом срезе это было именно так. в реальной

же, подверженной случайностям и изменениям градостроительной структуре

могло получаться по-разному, но первое было существеннее второго и

обязательно так или иначе должно было накладывать на него свой отпечаток.

Конечно, существовало множество различных факторов, влиявших на

конкретные градостроительные решения. Но все же тенденция к соподчинению

архитектурных и градостроительных элементов по высоте их расположения может

быть прослежена практически в каждом древнерусском городе. И даже при

очевидных нарушениях должных, с иерархической точки зрения, соотношений

высот расположения территорий детинца и посада (что иногда происходило при

расширении города), последний все равно воспринимался как более низкая

ступень в иерархии городских зон. Важно учесть еще и то, что к постановке

разных по значимости архитектурных объектов проявлялось далеко не

одинаковое внимание. Если для княжеского терема, а тем более для главного

храма место выбиралось с особым тщанием, в расчете на максимальный

эстетический эффект, то для постройки рядовой такой проблемы почти не

существовало, выбор места для нее был несравненно шире, менее ответственен,

и он в большей степени определялся чисто утилитарными соображениями.

Понятно, что при размещении новых сооружений учитывался отнюдь не

только природный рельеф, но и вся уже сложившаяся к тому времени

Страницы: 1, 2, 3